Полоса прибоя - Анатолий Галкин

В гостинице не топили. В конце осени 1920 года в Севастополе невозможно было найти уголь или дрова.

В час ночи Александра Николаевича разбудил нервный стук в дверь его номера. Пока Вертинский вставал и дрожащими пальцами зажигал свечу, в коридоре начали раздаваться пьяные крики и угрозы.

Такое бывало и раньше. В городе скопилась масса истеричных генералов, дворян или купцов, которым посреди ночи мог понадобиться артист. У всех перед прощанием с Родиной болела душа, а Вертинский умел своими песенками вывернуть все наизнанку. Мужики плакали, просветлялись и успокаивались.

На этот раз душещипательная лирика понадобилась самому Слащову.

Это была странная личность. Все знали, что именно он командует в Крыму. Он, а не барон Врангель.

Легенды о Слащове ходили уже больше года. Этот генерал часто сам ходил в атаки, прихватив в карман пару горстей семечек. Он шел под пулями в полный рост, лузгая семечки и изредка постреливая из нагана.

Любовница Слащова всегда была при нем. Она ходила в Черкесске и в офицерской форме.

Слащов любил кокаин. Он мог устраивать попойки даже с младшими офицерами. Вокруг него все было наполнено театральщиной. Генерал ощущал себя главным героем самой страшной шекспировской трагедии… А еще он любил плакать под песни Вертинского.

Впервые Александра Николаевича притащили к Слащову еще в Одессе, когда маячила надежда на победу белого движения… Это было давно, Год назад!

Сейчас Слащов командовал обороной Перекопа, а Врангель уже переехал на пароход «Великий князь Александр Михайлович». Капитаном этого корабля был грек, который знал и любил Вертинского. Завтра он готов был взять к себе певца и увезти их вместе с бароном в Константинополь.

Адъютанты Слащова подхватили сонного Вертинского и потащили вниз, в ресторан, откуда доносились визги и звон посуды.

Генерал был в центре зала и все действие держалось на нем… Сегодня Вертинскому даже не пришлось петь. В ресторанном зале кто-то недавно разобрал рояль, а пианино было лишь на третьем этаже. Пока адъютанты стаскивали его, ломая мраморные ступени, Слащов беседовал с Александром Николаевичем. Говорил лозунгами и так громко, чтоб в зале все слышали:

– Пока у меня семечек хватит, Перекоп не сдам! Соберу в Севастополе всю штатскую сволочь и всех отправлю на фронт. Почему мы должны спасать этих тыловых крыс, сидящих на чемоданах? Всех на фронт!

Вокруг послышались одобрительные возгласы… И Вертинский понимал, что Слащов прав. По Севастополю бродили толпы дезертиров. На каждом перекрестке продавались паспорта и визы любых стран. Спекулянты старались скупить любые вещи, сбрасывая корниловские деньги, которые все называли «колокольчиками»… Все готовились к бегству, а это приближало поражение.

Адъютанты уже втаскивали в зал пианино, когда к Слащову подскочил полковник и передал лист бумаги.

Через минуту генерал выбежал из ресторана с криком: «Дождались! Теперь их невозможно сдержать! Через три дня – ждите гостей».

Все офицеры рванулись за Слащовым, а оставшиеся обыватели молча разошлись. Никто ни о чем не спрашивал. Все понимали, что большевики прорвали Перекоп и за три-пять дней займут весь Крым. По опыту Харькова и Ростова все знали, что ЧК сразу начнет сортировку: кого к стенке, кого подождать…

Утром следующего дня Вертинский был на пароходе «Великий князь Александр Михайлович».

В суматохе Александр Николаевич не простился с Собиновым и Плевицкой, которые жили в соседних номерах.

Когда берег начал удаляться, певцу вдруг вспомнился князь Дмитрий Яблонский. Он так и не приехал в Севастополь… Плохо, если погиб по дороге. А мог просто застрять в своей Массандре.

* * *

В этот день Яблонский выехал, наконец, из Массандры. Три грузовичка стали спускаться вниз, к Ялте.

Город моментально узнал о прорыве Перекопа. В таких случаях говорят, что все превратилось в растревоженный муравейник. Часть народа схватила свои вещи и стала продвигаться в порт. Множество темных личностей начали грабить опустевшие квартиры, магазины, гостиницы. Самые сознательные подались в окрестные леса, где создавались отряды красных партизан.

Князь ехал рядом с шофером в первой машине. На таком же месте во второй машине сидела Наталья Ларина. В третьей машине – кассир со старым портфельчиком и со смешной фамилией Утюгов. Он был худой, нескладный, но очень дотошный. Кассир считал, что лично отвечает за весь груз, пытаясь держать в поле зрения каждую машину.

На выезде из Ялты их остановили первый раз. Три бандитских личности с наганами перекрыли дорогу и попытались захватить грузовики. Но юнкера вытащили пулемет из первой машины и заставили бандитов разобрать баррикаду из придорожных скамеек.

Второй раз колонну остановили уже при подходе к Ливадии. Это было более серьезно. Перед машиной Яблонского взорвалась граната, и из придорожных зарослей прозвучал десяток предупредительных выстрелов – не по машинам, а рядом. Вокруг, да около.

Князь не успел дать команду, а шоферы всех трех машин лихо развернулись. Юнкера начали палить из пулеметов и из своих винтовочек по кустам… Боясь преследования, водитель первой машины свернул с основной дороги на проселок, который вел вверх в горы.

Они поднялись по серпантину на две сотни метров и остановились.

Отсюда, сверху было видно, что по основной дороге двигаются телеги с вооруженными людьми. Это была странная армия – без формы, без офицеров, но со знаменами красного цвета.

Яблонский быстро понял, что верные Слащову воины держат центр Ялты – все, что вокруг порта. Сухопутная дорога на Севастополь уже никого не интересовала. Она извивалась вдоль моря почти до мыса Сарыч. Над Форосом шел подъем на Байдарский перевал. И на всем пути были десятки мест для удобных атак красных партизан… Спастись можно было только морем.

Они оказались в западне. Последнее, что оставалось попытаться подняться наверх и оттуда проехать на Симферополь или Бахчисарай. Правда, и там их могли перехватить. И уже не партизанские отряды, а красные эскадроны, рванувшие от Перекопа в прорыв.

Яблонский объявил привал… Дорогу, на которой они находились, использовали очень редко. Ни карета, ни телега по ней не проедут. Дорога только для ослов и вот таких грузовичков, которым больше некуда деваться.

Странно, но никто, кроме князя не чувствовал себя в мышеловке… Поляна, где они стояли, была просторной и солнечной. Юнкера затеяли игру в футбол, пиная ногами какой-то сверток. Кассир Утюгов ходил от машины к машине, проверяя и охраняя. Водители осматривали моторы своих грузовиков.

Дмитрий Николаевич удивился, что никто не испуган, никто не вспоминает, что час назад в них стреляли и почти окружили…

По всем правилам военной науки при таком привале надо было организовать посты на дороге – один выше, а другой ниже стоянки… Яблонский распорядился и шесть юнкеров ушли в дозор.