Табор смерти - Валерий Шарапов

– Знаешь, в чем твоя беда, Босота?

– Ну, в чем? Объясни дураку!

– В том, что ты не человек.

– Чего? – выпятил челюсть Босота.

– Люди знают, что вокруг них тоже люди и их надо уважать. А у таких, как ты, есть только их блажь и желание. Да и желания у вас нечеловеческие – захапать побольше, злобу излить, боль причинить. И себя приподнять за счет других.

– Не человек, да? – яростно прошипел арестованный. – А кто тогда?

– Ты – Босота.

Лейтенанту в этот момент подумалось, что лично у него всегда в центре его мира были семья, коллектив, общество, страна. Все родные, все свои, за них он готов был отдать жизнь. А у Босоты всегда было только его убогое перегретое Я, Я и опять Я.

– Эх, жалко, я тебя не пришил, – покачал головой Босота.

– Следующая попытка лет через пятнадцать, не раньше, – недобро улыбнулся Васин и потянулся к кнопке вызова выводного. Обругал себя мысленно за то, что решил прийти на зов этого дурака и беседовать с ним. – И то, если рука еще перо держать сможет.

– Подожди! – Босота неожиданно посмотрел на Васина с такой болью, что у того мороз по коже пробежал. – Заладил – человек, не человек. Вот если ты человек, то помоги мне! Ну, помоги. Если что-то человеческое в тебе есть!

– С чего это? – искренне изумился Васин.

– Статья особо тяжкая! Полосатый режим! За пятнадцать годков я там дуба дам, без шансов. Ну, не вынесу. Все нутро и так болит. Не смогу! С гарантией сдохну!

– Ты прямо пессимист.

– Я точно знаю!

– Ответишь по всей строгости, Босота. А если подохнешь на Колыме, так тому и быть. Горевать не буду.

Глаза Босоты налились кровью. Васину показалось, что арестованный сейчас бросится на него.

И Босота действительно бросился. Но не на Васина, а на колени.

– Прости. Понесло меня! Псих я! Но больше никогда! Никогда! Прости! Не хочу на полную катушку! Сдохну! Спаси, Самбист! Спаси!

Васин оторопело смотрел на арестованного. Настолько был невероятен переход от агрессии до жалкого самоунижения. Только что пришить обещал – и вот уже на коленях ползает, умоляет.

– Совсем ополоумел! – лейтенант вздернул его на ноги и толкнул на табурет. – Здесь тебе не церковь, чтобы лбом о пол биться!

Босота согнулся и шмыгнул носом. А на Васина накатила и на миг накрыла с головой жалость к нему. Вообще, жалость – это такой рудимент для оперативника угрозыска, который порой очень сильно мешает и портит нервы. Васин в самые неподходящие моменты начинал жалеть всякий сброд. Хотелось посочувствовать и даже помочь. Он приноровился гнать это чувство от себя, потому что эти просящие пощады и пускающие слюни негодяи сами сроду никого не жалели. И по справедливости того же Босоту давно надо было сгнобить в тюрьме или поставить к стенке. Так что Васин взял себя в руки, взглянул на ситуацию критически. Вспомнил, как едва увернулся от смертельного удара ножом. Представил, что, если бы тот удар был удачным, Ксюшка осталась бы без отца. И тут же вся жалость растворилась без остатка.

Оперативник нажал кнопку вызова. На пороге возник выводной.

– Встать! Руки за спину! – гаркнул старшина на обхватившего зябко плечи Босоту.

– Подожди! – крикнул тот. – Самбист! Ты же с налетом на попа вошкаешься! И все без толку! Так я тебе все скажу!

Васин удивленно посмотрел на Босоту. Потом кивнул выводному:

– Подождите еще минутку.

Когда выводной вышел, оперативник спросил:

– А ты откуда знаешь, чем я занимаюсь?

– Со мной цыганенок сидит. Ты его таскал по этому делу.

– А, Макаенок, – кивнул Васин. – И что ты мне конкретно про него сказать хочешь?

– Наколку дам. А ты про покушение на твою никчемную ментовскую жизнь забудешь.

– Как это у тебя просто получается, – заворчал Васин.

– Сто лет тебе искать этих гастролеров, Самбист. А я тебе направление покажу верное. Как Ленин пролетариату.

Васин думал недолго.

– Хорошо. Постараюсь перевести твою статью на хулиганство. Если, конечно, реально поможешь. На всякой туфте не проедешь, Босота.

– Бакланка – годится. Все ж не покушение на мокруху, – румянец вернулся на щеки арестованного, взгляд его немного прояснился. – Тогда слушай сюда.

Со слов Босоты ситуация прорисовывалась следующая. С Бойко Макаенком – молоденьким цыганом, арестованным за карманные кражи в троллейбусах, Босота познакомился, заехав козырным королем в камеру СИЗО.

Мальчонка все время хорохорился, набивая себе цену, но впечатления не производил. А Босота, привычно озлобленный, постоянно шпынял слабого, смеялся над ним и в результате затюкал основательно. Не уставая напоминать:

– Ты шнырь. Дешевый человечишка! И быть тебе шнырем вечно.

Цыганенок от такого отношения впадал в уныние и однажды не выдержал:

– Да я… У меня брат… Да он в такой шайке! Они на всю страну кипиш навели! Вот сейчас выйду, тоже пойду с ним по домам поповским шарить. Золото будет! Деньги будут! Сладко пить-есть буду! А ты так и будешь здесь сидеть на баланде!

Босота окорачивать цыгана не стал. За свою шпанскую и воровскую жизнь он научился ценить невольно вырвавшиеся у людей слова. Знание порой дороже ствола в кармане. В общем, поддержал разговор. И выяснилось, что в Лунево, это такой цыганский поселок в Староковыринском районе, приехал какой-то напыщенный индюк. Точнее, он сначала таковым показался Бойко. Но когда цыганенок присмотрелся, то понял – не хлыщ это, а настоящий бугор. Кличка его Копач, а по имени его никто и не называл. Старшего брата – Милоша Макаенка – этот приезжий хорошо знал по каким-то общим делам. Брат и дал наводку на дом священника в Березах. Говорил, там полно всякого добра, всем хватит и еще останется.

– Ну и пощипали этого попа! – торжественно завершил рассказ Бойко.

– А брат на дело ходил? – спросил Босота.

– Не-а. Он уехал.

– Куда?

– Дела у него. Такие, какие тебе и не снились…

Босота закончил рассказ и выжидательно посмотрел на Васина:

– Ну и как тебе?

– Пока не знаю.

– Да ладно, не прибедняйся! Я свое дело сделал. Теперь ты делай!

– Дай сначала разобраться, что ты мне тут наговорил.

– Разбирайся, Самбист. Я только на твое слово надеюсь. Потому что уж кем-кем, но брехлом пустым ты никогда не был. Слово всегда держал. Сдержи и сейчас. И наша рознь растает, как утренний туман.

– Нет, Босота. Наша рознь не растает никогда. Мы в разных окопах. Я опер, а ты уголовный пережиток прошлого.

– Да и ладно, – беззаботно махнул рукой повеселевший Босота. – Только слово сдержи.