Мэтт Грэнвилл, Везучий Неудачник - Лилия Ильюшина

– Мы оба Ласло Восемнадцатые! Поколение за поколением наша семья ждала, когда появится тот, кто обессмертит семейное имя. Во мне не было ни капли таланта, поэтому, когда родился Ласло, я дал себе слово: если он будет магом, я пожертвую ради него всем, даже своим собственным именем. Мой мальчик – гений, поэтому именно он – старший из Ласло!

Надежда всего рода Ласло тупо перемалывала последние фрезии. Не уверен, что это признак гениальности. С другой стороны, а много вы видели умных жующих лиц?

– Слушай, раз ты гусеница, значит, ты все съешь, правильно? – позвал я.

Визл, до этого молча глядевший, как пожирают его ненаглядные цветочки, очнулся и стал изо всех сил показывать мне на дверь. К сожалению, Мэтью Грэнвилл действительно доводит до конца даже самое глупое и безнадежное дело. Например, выясняет, есть ли у этой гусеницы хоть капля интеллекта.

– Эй, я к тебе обращаюсь! Вот закончится эта, что дальше будешь есть? – Я подтянул поближе оставшиеся корзины с цветами и вывернул их на пол. Получились две здоровенные охапки. Они были абсолютно одинаковыми. Визл снова схватился за голову и закатил глаза.

Гусеница сглотнула остаток жвачки во рту и задумчиво уставилась на цветы. Она поворачивала голову то влево, то вправо, но никак не могла выбрать. В двери показался патруль сурикатов. Они наперебой засвистели, указывая лапами на гусеницу, но не спешили к ней подходить. Ласло-младший, растопырив руки, пытался закрыть ее собой. И та, наконец, не выдержала. Неуловимым движением головы сдвинув обе кучи цветов в одну, она за раз их заглотила и быстро задвигала челюстями.

Пренебрежение приличиями плохо сказывается на пищеварении. Я убедился в этом раньше, гусеница познала истину только сейчас. Она запихала слишком большой кусок, и сейчас из нее лезла какая-то противная масса. Папаша с ненавистью глянул на меня и кинулся с кулаками:

– Ах ты, гад! Что ты с ним сделал?!

Я попятился от Ласло-младшего и намертво прилип к гусенице, которая быстро-быстро обматывалась серой липкой дрянью. Первые несколько минут были самыми ужасными: я не мог даже пошевелиться. Хорошо еще, что кокон заглушал мольбы и ругань Ласло-отца. Будь у меня такой папаша, я бы тоже спрятался куда поглубже. На меня вдруг накатило такое раздражение на него, что я принялся бешено лупить руками и ногами. Вечно он меня позорит! Я вообще в эту школу не хотел! Сейчас как превращусь в кого-нибудь, только этого придурка переварю. А там как покажу ему!

Я согласно закивал головой. Теперь это было довольно просто: меня обволакивало чем-то мягким и теплым, словно бы засасывало внутрь. Здесь было так приятно и уютно, что захотелось свернуться и уснуть. Зачем куда-то спешить, когда можно спать и становиться кем-то большим и сильным, когда ты – Ласло, совсем скоро – Единственный…

Резкая боль пронзила левый бок. Сквозь теплое желе я нащупал какую-то острую штуку, которая вцепилась в меня. Она не сдавалась, и я вдобавок порезал пальцы. По левой руке что-то шмыгнуло вверх и запуталось в волосах. Мне, Единственному, ужасно не нравилась эта возня. В ушах раздался стук. Навязчивый такой стук: ты-ы-ын-ты-ы-ын – тын-ты-ы-ын – ты-ы-ын – ты-ы-ын. Я по привычке ответил: ты-ы-ын-ты-ы-ын-тынты-ы-ын – тын-ты-ы-ын-тын – ты-ы-ын-ты-ы-ын-тын-тын? «Тын-тын!» – дернули меня за волосы.

Мэтт Грэнвилл уважает чужие правила общения, но драться и кусаться – это уже перебор. И надо решать, как выбраться из этой гусеницы, моль ее погрызи. Пусть не вышло со Школой, но выкукливаться в Ласло мне совсем не хотелось. Лучше уж сиротой, чем с таким папашей. «Ласло – лучший!» – тут же с гневом возразил я сам себе. Нужно наслаждаться полным покоем, пока эти смешные зверушки куда-то разбежались. И папочка рядом – можно спать спокойно.

Мы есть то, что мы едим. Оказывается, обратное тоже верно! Раз он – это я, а я – это он, мне нечего скрывать от самого себя.

– Ласло, а вдруг папочка разочаруется?

– С чего это?

– Ну мы же провалим конкурс.

– Все равно он меня любит.

– А если мы лишим его мечты, вдруг он нас разлюбит, кому нужен сын-неудачник?

Кокон начал трещать. Я тоже задергался, но он никак не поддавался. И все снова затихло. Тишина и покой.

– Ласло, а папа огорчится!

Никакой реакции.

– Ну и правильно: папа всегда говорил, что ты бездарь. Он будет над тобой смеяться, а ты даже ответить не сможешь в этом дурацком коконе! Представляешь, Ласло, сейчас ты во что-нибудь превратишься, и никогда не сможешь ему сказать, как тебе надоело быть им!

Внутри все заходило ходуном, меня бросало из стороны в сторону. За волосы что-то постоянно дергало, а бок саднил, как от прищепки. Но лучше быть ободранным Мэттом Грэнвиллом, чем целехоньким Ласло-моль-его-знает-каким-по-счету. Кокон треснул, как сухой стручок фасоли, и меня вышвырнуло наружу. Прямо в толпу народу.

Знаете, когда вылетаешь из кокона, надеешься, что у тебя есть крылья. Увы, мой полет был высоким, но недолгим. Я плюхнулся на колени и поздоровался. Все-таки с этими пряжками мы были в некотором знакомстве. К сожалению, их владелица смотрела на меня, как на червяка под ногами. Или гусеницу, неважно. Если последняя встреча самая запоминающаяся, она меня точно никогда не забудет.

Я встал и в гробовой тишине любезно поклонился магистру Сотпакан, главе Цеха Ткачей Глории Карбоначчи в хрустальных башмачках, главе Гильдии Вышивальщиц Торстену Хельму и, конечно же, Аманде Дэверелл, куратору и могунье, а также доброй сотне прочих уважаемых людей, познакомиться с которыми я, увы, уже не успею. Глава Братства Трактирщиков, который сейчас сидел перед разбитыми дверями «Сироты», должен быть доволен: именно сегодня его заведение передвинулось в самый центр, к Магистрату.

Видимо, Глория Карбоначчи питала ко мне особую слабость, потому что очнулась первой:

– Мистер Грэнвилл, как вы могли…

Но договорить она не успела. Огромный кокон хрустнул еще раз и распался на две половинки. Из него вылетело существо, при виде которого я не выдержал и расхохотался: это был голенький розовощекий младенец с красивыми перламутровыми крылышками. Он сделал круг над толпой и заметно подрос, на животе проступили желто-черные полоски. Все его тело покрылось ворсинками, на лбу выросли длинные антенны-рожки.

Все как завороженные смотрели на зигзаги, которые с сердитым жужжанием выписывало человеконасекомое размером с корову, но никто даже не пытался его расколдовать. Наверное, восхищались тем, что человек все-таки обрел крылья. Сквозь толпу к нему пробирался Ласло-папаша, но сделать это было не так-то просто: почему-то уважаемое собрание магов осторожно, шаг за шагом отступало назад. Ласло-сын заметил отца и пошел на снижение. Из его брюшка высунулась длинная острая игла. Порхал-то он как бабочка, а вот жалил как пчела!

Папаша завизжал, схватил кого-то в толпе и прикрылся им от наследника. Ласло-сын взмыл вверх и набрал высоту. Его брюшко раздулось и налилось ядовито-желтым цветом. К папаше со всех ног устремились Аманда Дэверелл и какой-то незнакомый парень. Остальные, наоборот, поспешили отойти, и я рассмотрел, кого же схватил Ласло-младший. Это была Вайверин, спокойная и белая как снег.