Орион и завоеватель - Бен Бова

– Демосфен настраивает против нас афинян, – сетовал Филипп в разговоре с купцом, прибывшим из этого города. – У меня нет причин воевать с Афинами. Я уважаю город, породивший Перикла и Сократа; я почитаю его древние традиции. Но афиняне видят в себе господ и пытаются удушить нас, отрезав от моря.

Торговец прибыл, чтобы поговорить об урожае зерна, которое мы перехватили. Филипп требовал, чтобы Афины отказались от контроля над Перинфом и другими портовыми городами на берегу Боспора.

– Всеми гаванями? – охнул афинянин. – Но тогда, могучий царь, ты возьмешь своими дланями мой народ за горло. Македония всегда сможет лишить Афины зерна.

Опершись локтем на больную ногу, Филипп посмотрел с трона на купца в белой одежде.

– Афинянин, тогда мы станем друзьями, – сказал царь. – А друзья доверяют друг другу и не поднимают свой народ на войну против соседа.

– Ты говоришь о Демосфене?

– О ком же еще!

Купец покачал головой, потом разгладил складки своего хитона. И наконец ответил:

– В Афинах, господин, правит народ. В прошлом нашим городом правила олигархия. Еще раньше тираны. Я предпочитаю демократию.

Филипп настаивал:

– Я не имею намерения править в Афинах. Я просто хочу, чтобы ваш город перестал воевать против нас.

– Я передам это известие народному собранию.

– Очень хорошо.

Филипп отдал зерно в обмен на обещание отказать в поддержке Перинфу. О Бизантионе не было сказано ни слова. Филипп проводил афинянина, оказав купцу все положенные дипломатические почести. Перед дворцом были выстроены царские телохранители. К несчастью, начинались осенние бури, и холодный назойливый дождь испортил день.

Хромая, царь возвращался в свои покои, окруженный телохранителями. Я и еще трое самых доверенных воинов следовали непосредственно за Филиппом. От холода и сырости его больная нога наверняка разболелась.

В комнате, где царь занимался делами, его ожидали три главных военачальника. Едва он появился, рабы принесли крепкое красное вино. Большую часть тесного помещения занимал тяжелый стол, железные гирьки удерживали на его поверхности большую карту Эгейского побережья.

– Это соглашение бесполезно. – Парменион осушил первый кубок и поставил его возле края карты, нарисованной на пергаменте из овечьей кожи. – Афиняне будут держать слово, лишь пока это им выгодно. Но зерно свое получат.

– Их флот может нанести удар по побережью в любое место без всяких помех, – сказал Антигон.

Антипатр энергично согласился:

– Тебе надо было придержать зерно, пусть хоть чуточку поголодали бы. Сразу стали бы посговорчивей.

Глотнув вина, Филипп ответил:

– Да, поголодали бы. И винили бы в этом нас. Следовательно, мы только доказали бы, что все россказни Демосфена – правда, а я – кровожадный тиран и захватчик.

– Ну какой ты тиран? – плюнул Парменион. – Разве ты правишь самовластно, не считаясь с волей старейшин?

Однако Филипп не слушал его. Он уже обдумывал следующий ход. Я оставался возле дверей до темноты, потом меня отпустили. Когда я вернулся в казарму, Павсаний сообщил мне, что царица уже присылала за мной.

Он смотрел на меня с подозрением:

– А почему это царица интересуется тобой?

Я невозмутимо взглянул ему прямо в глаза:

– Спроси у нее, предводитель. Это она призвала меня; я не напрашивался на встречу с ней.

Павсаний оглянулся и предостерег меня:

– Будь осторожен с ней, Орион. Царица играет в опасные игры.

– Разве у меня есть выбор?

– Если она скажет хоть слово против царя… Если ты уловишь хотя бы намек на недобрый умысел против него… Сообщи мне.

Преданность старого воина заслуживала восхищения.

– Так я и сделаю, полководец, – ответил я. – Я служу не ей, а царю.

Однако, пробираясь в сгущавшемся ночном мраке к комнатам Олимпиады, я думал о том, что царица может просто повелевать мной… Я совершенно не мог противостоять ее чарам.

К моему удивлению и облегчению, рядом с ней был Александр. В покои царицы меня провожала рабыня. Олимпиада находилась в небольшом зале, она сидела в мягком кресле, занятая беседой с сыном. Даже в простом шерстяном лазоревом платье она была прекрасна, ее медно-рыжие волосы ниспадали на плечи, а тонкие руки оставались открытыми.

Александр метался по тесной комнате, как пантера в клетке. Он словно бы излучал энергию, сверкая золотыми волосами; буря чувств делала гладкое молодое лицо воинственным и тревожным.

– Я его законный наследник, – говорил Александр, когда меня провели в комнату.

Олимпиада взглядом указала ему на меня и жестом велела сопровождавшей меня служанке отправиться прочь. Та осторожно закрыла дверь за моей спиной, я же замер в полном безмолвии, желая одного – повиноваться.

Голова Александра не доходила и до моего плеча, однако царевич был крепкого сложения: имел широкие плечи, мускулистые руки. Золотая грива волос колечками сбегала к плечам Александра, а в глазах его пылал неукротимый огонь.

– Но других сыновей у него просто нет, – сказал он матери. – Если не считать идиота Арридайоса.

Олимпиада отвечала ему горькой улыбкой:

– Ты забываешь, что совет может выбрать любого. Трон не обязательно перейдет к тебе.

– Но они не посмеют избрать никого, кроме меня!

– Для некоторых ты еще очень молод. – Она пожала плечами. – Они могут избрать Пармениона или…

– Пармениона? Старого пузана? Я убью его!

– Или же они могут назначить регента, – продолжила Олимпиада, словно бы не замечая выходки сына, – который будет руководить тобой до тех пор, пока ты не войдешь в возраст, позволяющий править страной.

– Но я уже взрослый, – настаивал Александр едва не умоляющим тоном. – Я замещал царя во время войны. Чего они ожидают от меня?..

– Предвидения, – отвечала Олимпиада.

– Предвидения? Я должен вещать подобно оракулу?

– Нет, – отвечала она несколько разочарованным тоном. – Предвидения, которое привлекает к царю души воинов. Твоя будущая цель столь грандиозна, что люди должны льнуть к тебе и следовать за тобой всюду, куда бы ты ни повел их.

– О чем ты говоришь? – Александр остановился и взглянул на мать.

– Ты должен повести греков на бой против Персидского царства.

– Клянусь богами, – Александр нахмурился, – Филипп сулит нам битвы с персами уже более десяти лет. И в этом походе я не вижу ни новизны, ни доблести.

Олимпиада жестом указала ему на кресло, стоявшее возле нее. Мелькнули длинные ногти, покрытые красным лаком.