Ожог - Василий Аксенов

Они закончили обмотку, один конец троса закрепили лебедкой,другой конец стали подтягивать краном. Давай-давай! Вирай-вирай! Неужели такаячудовищная сила нужна, чтобы задавить одного человека? Я кончался и тольководочки немножечко еще выпрашивал. Потом и про водочку позабыл…

– Милый, милый, какие у тебя ужасные сосуды! Сколькокровоизлияний в твоих слизистых оболочках! Какой ты весь жуткий, какой ты весьотечный, застойный, разваливающийся! Ох, неужели, неужели?

Откуда летел этот крик? Вокруг меня не было уже ничего,кроме стального жгута, сдавливающего голову, шею, грудь, живот, пах, руки иноги. Неужто изнутри она так кричит? Неужто и ее раздавят здесь до смерти?

И только лишь ради нее, ради маленького этого и родного, яоткусил горлышко неизвестно откуда взявшегося одеколонного флакона.

Теперь она стояла над ним на четвереньках в уютной милойглухоте реальной жизни. С особой отчетливостью он видел вокруг предметынезнакомого приятного логова, берлоги какого-то симпатяги-интеллектуала, гдеони нашли пристанище.

Полка с разрозненными книгами, много покет-букс с цветнымиобрезами. Картина Олега Целкова – «Красный период», пятьдесят на пятьдесят. Тристаринных самовара, один в виде бочонка и с лошадкой на крышке. СпасНерукотворный. Мексиканское сомбреро. Пончо. Пара лаптей. Мерцающий в углуискусственный камин. Лохматый болгарский ковер халиште. Горные лыжи марки «WhiteStars». Пострадавший лежал на спине и чувствовал себя тихо, мирно и безопасно.Алиса на корточках стояла над его ногами. Она свесила свои волосы к его животуи смотрела прямо в лицо веселыми любящими глазами.

– Воришка, – сказала она. – Сначала рыбу укралрезиновую, потом машину.

Она подняла свитер Пострадавшего и поцеловала его в живот. Впупок. Смешно чихнула. Засунула палец в пупок и с милейшим ужасом извлекла изямки комочек свалявшейся дряни. Потом еще раз поцеловала ниже пупка, положилатуда ладонь и добилась своего. Тихо оттянула молнию на джинсах, расстегнулапуговицу, поцеловала еще раз, сверкнула своей быстрой хулиганской улыбочкой, апотом вздохнула облегченно, освобожденно, с такой полнотой бабского счастья,будто солдатка при встрече с долгожданным мужем.

– Воришка несчастный, – промурчала она, каккошка. – Вор-р-ришка…

В середине ночи они пили чай и разговаривали. Вокруг ихпостели живописной толпой расположились милейшие предметы, образуя эдакое,более чем фламандское, космополитическое буйство поп-арта: проигрыватель«Филипс» и несколько пластинок с лицами звезд джаза и прогрессивного рока,белорусский приемник «Океан», большая банка бразильского нес-кофе, сигаретыразных марок, и «Мальборо», и синий «Житан», и желтый «Дукат», напоминавшийстуденческие годы, красный чешский телефон, арабские шлепанцы с загнутыминосками, китайский термос, отечественный кипятильник и эмалированнаякастрюлька, чашки поддельного Майзеля, целлофановые пакеты с орехами,марокканские апельсины, длинные хрустящие батоны, полголовы швейцарского сыра,колбаса-салями, несколько банок пива «Карлсберг», тоник «Швепс», кефир, молоко,початая бутылка «Джонни Уокера», рассыпанные таблетки болеутоляющих испазмолитических средств, лимоны, несколько книг, и среди них антология русскойпоэзии от Сумарокова до Ахмадулиной. Можно было не вылезать из постели, всевремя чувствовать друга и одновременно пить чай, курить, что-нибудь немножкоесть, звонить по телефону. Пострадавший, например, протянул руку, взял книгу иоткрыл ее, как будто по заказу, на «Сентябре» Анненского.

…Но сердцу чудится лишь красота утрат,

Лишь упоение в завороженной силе;

И тех, которые уж лотоса вкусили,

Волнует вкрадчивый осенний аромат.

Кожа Пострадавшего подернулась холодком волнения, а это былдобрый знак – оживление чувств. Он хотел было прочесть всю малую коллекциюАнненского из этого сборника, но тут почувствовал, что и ее коленка чуть-чутьзадрожала, и повернулся к ней с полной готовностью.

– Ты что-то вздрогнула? Она тихо засмеялась.

– Просто коленка дрожит… от усталости…

– Можно? Можно еще немного?

– Зачем ты спрашиваешь? Конечно, можно. Сколько хочешь.

– Ты устала, бедняжечка.

– Да, бедняжечка устала.

– Ну, я совсем немного и тихонько

– Сколько хочешь, пожалуйста.

– Ты морщишься чуть-чуть. Что, больно?

– Да, немного стало больно, но это ничего.

– Мне тоже немного больно. Немного стер себе сбоку.

– Бедный мой солдатик! Зачем же так стараться?

– Он не старается. Просто так уж все идет.

– И не надоело?

– Не надоело. Должно быть, ночь какая-то особенная. Вотутро придет, и выкину тебя на помойку.

– На помойку? А я буду там плакать.

– Плачь, пожалуйста, там, на помойке.

– Ой, Боже мой! Тебе и выбрасывать будет нечего!Смотри, какая я тонкая из-за тебя стала! Я лучше к тебе прилеплюсь. Невыбрасывай меня на помойку.

– Ладно, я тебя под свитером буду носить.

Как блаженна, как волшебна была эта реальность, этиреальные, такие нежные, такие крепкие ощущения! Откуда он вынырнул, этот мир?Долго ли плыл в эту ночь по страшным, но совсем уже забытым глубинам?

Я никогда уже не покину этот мир, твердил себе Пострадавший,лаская свою любимую, покуривая сигарету, грызя орехи, попивая тоник-вота и неповорачивая головы к окну, даже не думая об этом окне, без всякого усилияотворачиваясь от этого окна, залепленного глазом.

Он знал, конечно, что окно залеплено снаружи огромным глазомпраздничного портрета, но у него хватало сил не поворачиваться и воображатьсебе за окном звездную ночь, ветви деревьев, пульсацию какого-то отдаленногожилмассива, словом, жизнь.

Как все славно вокруг – вот звонит телефон! Изделиечеловеческих рук, продукция чехословацкой индустрии, красная пластмассоваяскорлупа, а в ней сгусток человеческого гения, начиная еще от Эдисона! Все этидрожащие мембраны, пучочки проводов, эбонитовые втулки – да что же может бытьлучше? Передача звуков, а значит, и мыслей на расстояние! Ты лежишь на тахте вцентре необозримой реальности, и в то же время ты связан со всем миром! По сутидела ты можешь стать своеобразным центром мира, от Якутии до Тасмании! Крутидиск, заказывай города – Париж, Брюссель, Лос-Анджелес, будь настойчив и тыстанешь центром мира! И все благодаря вот этому простому, как «Фольксваген»,красному жуку, этой лаконичной пластмассовой форме! Нет, все эти разговоры оботчуждении современного человека – простой снобизм!