Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба - Макс Мах

Взгляд Карла непроизвольно остановился на вставшем на угол и как раз в это мгновение заканчивавшем оборот рубине, и не в силах удержаться от этого бессмысленного во всех отношениях жеста, Карл протянул руку во тьму, как будто захотел поймать выпущенное им однажды на волю, но так и оставшееся неизвестным ему самому, желание. Вытянутые пальцы приблизились – во всяком случае, так ему показалось – к неторопливо дрейфующим, рассыпая вокруг себя цветные блики изумительной чистоты, камням. И оказалось, что ему удалось совершить невозможное. Это не было иллюзией, его рука и в самом деле вплотную приблизилась к Костям Судьбы. Кожу на кончиках пальцев обожгло холодным пламенем, рубин завершил свой медлительный оборот, и средний палец Карла не во сне, а наяву, коснулся кроваво-красного кубика.

Карл ощутил удар, сотрясший не только его тело, но и разум, заставивший вздрогнуть и замереть душу и остановиться сердце.

1

В глаза ударил ярчайший свет, Карл отшатнулся и замер, инстинктивно смежив веки, из-под которых градом хлынули слезы. Потребовалось совершить неимоверное усилие, чтобы снова открыть глаза, но смотреть и видеть мешала соленая влага слез. Впрочем, невыносимый свет уже исчез, и сейчас вокруг Карла было скорее темно, чем светло, да горели в размытой слезами мгле какие-то невнятные огни.

«Свечи?»

– Со слов его императорского величества божественного Дмитрия, – неожиданно услышал Карл скрипучий старческий голос, – в присутствии трех положенных свидетелей, чьи собственноручные подписи и печати подтверждают подлинность и законную силу сего документа, записал первый нотарий городской общины Цейра Александр Ной и большую печать гильдии Нотариев к сему приложил.

Внезапно, как будто скребущий по сердцу этот голос способен был прояснять зрение, влажная пелена упала с глаз, и Карл осознал, что тревожные огни – это, и в самом деле, множество зажженных свечей. Теперь же, когда взгляд Карла очистился, стало ясно, что находится он в просторном, изрядно обветшавшем, но, тем не менее, все еще роскошном спальном покое. Комнату эту он хорошо помнил и узнал сразу, хотя и не мог сейчас с определенностью сказать, как теперь здесь очутился. Но так или иначе, одно Карл знал наверняка: он не был в этом покое очень-очень давно.

2

За пять лет до битвы при Констанце[9]

– Глаза, – задумчиво сказал Гавриель, откидываясь на спинку кресла. В голосе его звучало приглушенное воспитанием и самодисциплиной восхищение. – Все дело в глазах, Карл. И я думаю, ты это понимаешь не хуже меня.

– Разумеется, – согласился с маршалом Карл, раскуривая, между тем, свою глиняную трубочку и размышляя над тем, что, скорее всего, оба они споткнулись об один и тот же предмет. – Разумеется, глаза.

«Глаза…»

– Я писал их множество раз, – Гавриель грустно улыбнулся, словно заранее, до того как будут произнесены разъясняющие вводную фразу слова, признавая свое поражение. – Но мне не дается это сияющее золото, вот в чем дело.

– Мед, – предположил Карл. – Такой, знаешь ли, золотисто-красный, как в предгорьях Высоких гор, в солнечный день…

Он представил себе этот мед, стекающий из кувшина в плоскую глиняную миску медлительной плавной струёй, пронизанной лучами встающего из-за гор солнца, и почувствовал бессилие перед неисчерпаемым великолепием природы, которое никому не дано отобразить на холсте.

– Гаранс[10] и золото? Может быть, флорианская желтая?[11] – Он перепробовал все эти пигменты, но результат неизменно не соответствовал ожиданиям. – Кармин[12] и янтарь?

– Возможно, – кивнул Гавриель и, подняв глаза, с интересом посмотрел на Карла. – Значит, ты тоже пытался… Я исследовал все возможные сочетания, Карл. Красный краплак с серной кислотой[13]… красный кадмий… – Он говорил медленно, явным образом погрузившись в воспоминания. – Но ты же знаешь, краплаки выцветают, особенно золотисто-розовый. Флорианская желтая тоже. Разве что на масле…

– Она вам нравится, Гавриель? – в голосе Эфа, устроившегося, как всегда, когда они собирались втроем, чуть в стороне, звучала растерянность. Он ничего, бедный, не понимал. К тому же сегодня ему приходилось тесниться, сидя у окна на отвоеванном у Елены краешке сундука. Ну а девушку – обильные прелести которой рвались на волю из тесного плена узковатого платья, синего, отделанного белыми кружевами, – разговор не интересовал вообще. Она его просто не понимала и оживилась на мгновение только при последней реплике Горца. Елена была слишком тупа и необразованна, но Карл ценил ее не за ум. Она была чудной моделью и изобретательной любовницей, этого было вполне достаточно.

– Она вам нравится, Гавриель? – судя по всему, Эф тоже ничего не понял. Его никогда не знавшая покоя ревность не ведала границ.

– О, да, – усмехнулся Гавриель и снисходительно посмотрел на юношу. – А тебе, Эф, стало быть, нет?

– Она моя императрица, – коротко, но с внезапно прорвавшейся в голосе злобой, выдохнул Эфраим.

– Разумеется, – снова, но уже несколько иначе улыбнулся Гавриель. – Разумеется, она твоя императрица.

«Но не твоя и не моя, не так ли?»

– И это все, что ты можешь о ней сказать? – а сейчас в голосе маршала звучала ирония.

– Я… – Эф был в явном затруднении. Как выяснилось, при всем своем незаурядном уме, он и сейчас не понимал, о чем, собственно, говорят Карл и Гавриель. Впрочем, в рамках его видения мира, ничего другого от Горца нельзя было и ожидать.

Карл перевел взгляд на окно. На улице шел дождь. Долгий, унылый, он заливал город уже второй день подряд, и точно так же, как медленно уходило из воздуха смываемое дождем тепло прошедшего лета, исчезали с лиц горожан улыбки и блекли их глаза. Осень, холод и медленные стылые дожди, перемежающиеся серыми унылыми туманами.