По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

— Да, вот как вы живете! А как живем мы… Сколько у вас комнат?

— Семь.

— Видите! А наши семьи и дети ютятся в тесноте, в нужде…

— Всем вам помочь я, к сожалению, не в состоянии. Но сколько смогу, сделаю. Мы с мужем оставим себе две комнаты, а остальные я предоставляю вам. Пусть в них переселяются ваши семьи, кому нужнее.

— Вы это… серьезно?

— Совершенно серьезно!

Переглянулись, помолчали. Кто-то поднялся и потихоньку вышел. За ним другой, третий… И как-то вдруг гостиная опустела.

Чем дальше, тем больше падал служебный престиж Н. А. С ним просто переставали считаться. Просители на приемах исчезли, чиновники перестали ему делать доклады. Чувствовалось, что дни его сочтены.

Было обидно, что при таких условиях Н. А. все же приезжает в канцелярию и во дворец, где на него уже мало обращают внимания. Он считал своим долгом до конца нести обязанности.

Зимой Султан был назначен членом Государственного совета. Дом его сразу опустел, Султан перестал быть нужным. Бывали только те, кто полюбил эту семью.

Проводили его из Тифлиса совсем немногие.

Лет через шесть, подвергшись в свою очередь опале, я в Петербурге часто посещал Султанов. Бывали у них иногда и другие кавказцы.

Явился как-то к ним и Максимов. Он потерпел неудачу по новой службе астраханского вице-губернатора и должен был куда-либо перевестись. Помня о сильных дворцовых связях П. И., Максимов пришел просить их протекции и помощи.

Поликсена Ивановна наговорила ему таких истин об его интригах против Н. А., что Максимов только кряхтел:

— Как вы меня жестоко бичуете!

Все же Н. А. помог ему устроиться вице-губернатором в Перми.

И. В. Мицкевич

Возник вопрос о заместителе Султана. Сначала обратили внимание на саратовского губернатора П. А. Столыпина. Послали ему приглашение. Столыпин от предлагаемого поста отказался: быть может, он уже имел основания ждать более блестящей своей государственной карьеры.

Камарилья нашептывала графине Е. А.:

— Графу вовсе не нужно помощника с именем или со своей программой. Граф — сам мудрый администратор. Ему нужен лишь исполнитель его указаний, — помощник-техник, знаток канцелярского дела.

Таким помощником-бюрократом мог бы быть член совета И. В. Мицкевич. На нем и остановился выбор.

Еще совсем молодым человеком с университетской скамьи встретился я впервые с Мицкевичем в Коджорах, дачном месте под Тифлисом. О нем тогда с большим почтением говорили:

— Это — вице-директор канцелярии главноначальствующего!

Высокий худой человек, со строгим и точно окаменевшим лицом, пренебрежительно протянул мне лишь два пальца.

Затем И. В. побыл ряд лет директором канцелярии, а после попал на более скромный, архивный[510] пост члена совета. В этой должности я и застал его в Тифлисе, когда, неожиданно для себя, сам стал вице-директором[511]. Мицкевич встретил меня с любезностью, свойственной «человеку не у дел», который доволен тем, что ему оказано внимание. Но судьба вдруг снова вознесла И. В. наверх.

Умный человек был Иустин Васильевич, однако он был насквозь проконсервированный бюрократ. Казалось, что Мицкевич изведал уже все, понимал людей, но понимал и бренность людских вожделений. Широкие взгляды были ему чужды, как чуждо было ему вообще проявление в чем-либо смелой инициативы. Озабоченный своими болезнями, мучимый геморроем, он старался делать свое дело постольку, поскольку это нужно было для удовлетворения начальства. Но от существа дела, от внесения в него своей искры — И. В. был всегда далек.

В кругу близких людей я прозвал его «мертвой головой», и это название как-то привилось. Живого в его мыслях и делах действительно ничего не было. Душа чиновника, а не человека.

Долголетним опытом Мицкевич дошел до убеждения, что для хорошей своей жизни — надо быть хорошим и с другими. Он и старался быть со всеми хорошим. Он с гордостью говорил:

— Личных врагов у меня нет!

Их действительно не было. Но не было и друзей. С ним считались, по службе его побаивались, но знали, что ничего резкого, оскорбляющего достоинство от него не услышишь.

Была у него одна служебная слабость — покровительство «своим», то есть им поставленным на службу. «Своих» он всегда защищал и шел иногда в такой защите слишком далеко.

Вне случаев, когда дело касалось его протеже, я, например, ни на что не мог бы на него пожаловаться. Напротив, о многом я вспоминаю с благодарностью. Он не раз подавал мне полезные советы, предостерегал от ложных шагов, которые, как он думал, я мог по молодости сделать, заботился о моей деловой практике, привлекши для этого меня к постоянному участию в деятельности совета наместника, что действительно давало мне хороший деловой опыт и богатый материал для наблюдений.

Как-то ему Усачев нашептал, что я проявляю слишком большую самостоятельность по делам военно-народного управления. Он запротестовал:

— Зачем вы сами решаете дела, не докладывая их мне?

— Все это, ваше превосходительство, такая мелочь и такие трафаретные дела, что я просто не решаюсь вас ими затруднять. Но, если желаете, буду докладывать.

— Прошу вас об этом!

В ближайший доклад приношу ему целую папку таких дел. Мицкевич терпеливо, в течение целого часа, слушал мой доклад.

Но, когда в следующий раз я принес такую же кипу, И. В. замахал руками:

— Нет уж, пожалуйста, рассматривайте все это сами!

Как свойственно старикам, он любил власть, а потому требовал, чтобы все «министры» раньше, чем идти к наместнику, докладывали дела ему. На это у него уходил весь день, но каждого докладчика он встречал трафаретно радостным приветом:

— А, ваше превосходительство, здравствуйте!

Так прошло года три. Мицкевич мирно председательствовал в совете наместника и председательствовал вполне корректно, не делая из себя начальства и не стесняя суждений. Воронцов-Дашков был им доволен. Но — произошла неприятная история.

Уже в течение некоторого времени с тех пор, как окрепла реакция, на Воронцова-Дашкова и на его сотрудников повелась атака со стороны правых кругов общественности. Управление Кавказом, все целиком, обвинялось в предательстве русских интересов туземцам, в слабости власти, а иногда даже и бесчестных поступках. Бешеная агитация велась в правой, особенно в специфически патриотической печати, издававшейся «Союзом истинно русских людей»[512], «Союзом Михаила-Архангела»[513], а также в крайних правых кругах Государственной думы.