Подросток - Федор Достоевский

Таким образом, в беспокойстве и с возраставшей тревогой вдуше, Анна Андреевна почти не в силах была развлекать старика; а между тембеспокойство его возросло до угрожающих размеров. Он задавал странные ипугливые вопросы, стал даже на нее посматривать подозрительно и несколько разначинал плакать. Молодой Версилов просидел тогда недолго. После него АннаАндреевна привела наконец Петра Ипполитовича, на которого так надеялась, ноэтот совсем не понравился, даже произвел отвращение. Вообще на Петра Ипполитовичакнязь почему-то смотрел все с более и более возраставшею недоверчивостью иподозрительностью. А хозяин, как нарочно, пустился опять толковать о спиритизмеи о каких-то фокусах, которые будто бы сам видел в представлении, а именно какодин приезжий шарлатан, будто бы при всей публике, отрезывал человеческиеголовы, так что кровь лилась, и все видели, и потом приставлял их опять к шее,и что будто бы они прирастали, тоже при всей публике, и что будто бы все этопроизошло в пятьдесят девятом году. Князь так испугался, а вместе с тем пришелпочему-то в такое негодование, что Анна Андреевна принуждена была немедленноудалить рассказчика. К счастью, прибыл обед, нарочно заказанный накануне где-топоблизости (через Ламберта и Альфонсинку) у одного замечательногофранцуза-повара, жившего без места и искавшего поместиться в аристократическомдоме или в клубе. Обед с шампанским чрезвычайно развеселил старика; он кушалмного и очень шутил. После обеда, конечно, отяжелел, и ему захотелось спать, атак как он всегда спал после обеда, то Анна Андреевна и приготовила емупостель. Засыпая, он все целовал у ней руки, говорил, что она — его рай,надежда, гурия, «золотой цветок», одним словом, пустился было в самые восточныевыражения. Наконец заснул, и вот тут-то я и вернулся.

Анна Андреевна торопливо вошла ко мне, сложила передо мнойруки и сказала, что «уже не для нее, а для князя, умоляет меня не уходить и,когда он проснется, пойти к нему. Без вас он погибнет, с ним случится нервныйудар; я боюсь, что он не вынесет еще до ночи…» Она прибавила, что самой ейнепременно надо будет отлучиться, «может быть, даже на два часа, и что князя,стало быть, она оставляет на одного меня». Я с жаром дал ей слово, что останусьдо вечера и что, когда он проснется, употреблю все усилия, чтоб развлечь его.

— А я исполню свой долг! — заключила она энергически.

Она ушла. Прибавлю, забегая вперед: она сама поехалаотыскивать Ламберта; это была последняя надежда ее; сверх того, побывала убрата и у родных Фанариотовых; понятно, в каком состоянии духа должна была онавернуться.

Князь проснулся примерно через час по ее уходе. Я услышалчерез стену его стон и тотчас побежал к нему; застал же его сидящим на кровати,в халате, но до того испуганного уединением, светом одинокой лампы и чужойкомнатой, что, когда я вошел, он вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился кнему, и когда он разглядел, что это я, то со слезами радости начал меняобнимать.

— А мне сказали, что ты куда-то переехал на другую квартиру,испугался и убежал.

— Кто вам мог сказать это?

— Кто мог? Видишь, я, может быть, это сам выдумал, а можетбыть, кто и сказал. Представь, я сейчас сон видел: входит старик с бородой и собразом, с расколотым надвое образом, и вдруг говорит: «Так расколется жизньтвоя!»

— Ах, боже мой, вы, наверно, уже слышали от кого-нибудь, чтоВерсилов разбил вчера образ?

— N’est-ce pas? Слышал, слышал! Я от Настасьи Егоровны ещедавеча утром слышал. Она сюда перевозила мой чемодан и собачку.

— Ну, вот и приснилось.

— Ну, все равно; и представь, этот старик все мне грозилпальцем. Где же Анна Андреевна?

— Она сейчас воротится.

— Откуда? Она тоже уехала? — болезненно воскликнул он.

— Нет, нет, она сейчас тут будет и просила меня у васпосидеть.

— Oui, прийти. Итак, наш Андрей Петрович с ума спятил; «какневзначай и как проворно!» Я всегда предрекал ему, что он этим самым кончит.Друг мой, постой…

Он вдруг схватил меня рукой за сюртук и притянул к себе.

— Хозяин давеча, — зашептал он, — приносит вдруг фотографии,гадкие женские фотографии, все голых женщин в разных восточных видах, иначинает вдруг показывать мне в стекло… Я, видишь ли, хвалил скрепя сердце, нотак ведь точно они гадких женщин приводили к тому несчастному, с тем чтоб потомтем удобнее опоить его…

— Это вы все о фон Зоне, да полноте же, князь! Хозяин —дурак и ничего больше!

— Дурак и ничего больше! C’est mon opinion![162] Друг мой,если можешь, то спаси меня отсюдова! — сложил он вдруг предо мною руки.

— Князь, все, что только могу! Я весь ваш… Милый князь,подождите, и я, может быть, все улажу!

— N’est-ce pas? Мы возьмем да и убежим, а чемодан оставимдля виду, так что он и подумает, что мы воротимся.

— Куда убежим? а Анна Андреевна?

— Нет, нет, вместе с Анной Андреевной… Oh, mon cher, у меняв голове какая-то каша… Постой: там, в саке направо, портрет Кати; я сунул егодавеча потихоньку, чтоб Анна Андреевна и особенно чтоб эта Настасья Егоровна неприметили; вынь, ради бога, поскорее, поосторожнее, смотри, чтоб нас не застали…Да нельзя ли насадить на дверь крючок?

Действительно, я отыскал в саке фотографический, в овальнойрамке, портрет Катерины Николаевны. Он взял его в руку, поднес к свету, и слезывдруг потекли по его желтым, худым щекам.

— C’est un ange, c’est un ange du ciel![164] — восклицал он. —Всю жизнь я был перед ней виноват… и вот теперь! Chère enfant, я не верюничему, ничему не верю! Друг мой, скажи мне: ну можно ли представить, что меняхотят засадить в сумасшедший дом? Je dis des choses charmantes et tout le monderit…[165] и вдруг этого-то человека — везут в сумасшедший дом?

— Никогда этого не было! — вскричал я. — Это — ошибка. Язнаю ее чувства!

— И ты тоже знаешь ее чувства? Ну и прекрасно! Друг мой, тывоскресил меня. Что же они мне про тебя наговорили? Друг мой, позови сюда Катю,и пусть они обе при мне поцелуются, и я повезу их домой, а хозяина мы прогоним!

Он встал, сложил предо мною руки и вдруг стал предо мной наколени.

— Cher, — зашептал он в каком-то безумном уже страхе, весьдрожа как лист, — друг мой, скажи мне всю правду: куда меня теперь денут?

— Боже! — вскричал я, подымая его и сажая на кровать, — давы и мне, наконец, не верите; вы думаете, что и я в заговоре? Да я вас здесьникому тронуть пальцем не дам!