Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - Александр Сенкевич

После отъезда Вадима Делоне из СССР Венедикт и его жена Галина стали для Бориса Николаевича почти что родственниками. За всё время своего пребывания на даче они ни разу не дали ему повода усомниться в их порядочности. Теперь у них вошло в привычку совершать длительные совместные пешие прогулки. Разношёрстное окружение Вадима Делоне с его отъездом переместилось на другие дачи. Шумные и затяжные сборища с непомерными возлияниями прекратились. А с ними исчезла привычка Венедикта Васильевича ежедневно находиться в лёгком подпитии. Большее удовольствие доставляло ему теперь чтение книг, беседы с дедом и его друзьями.

Как известно, добро оплачивается добром. Случилось то, что обычно случается со старыми людьми. Но в наши дни всё чаще и чаще это происходит и с молодыми. В сентябре 1978 года во время прогулки с Венедиктом и Галиной в абрамцевском лесу у Бориса Николаевича произошёл инфаркт. Сергей Шаров-Делоне вспоминал: «Они пошли гулять, и там это случилось. Во-первых, они сделали массаж сердца в лесу. Потом Галя осталась с дедом, а Веня кинулся в Москву, дозвонился до меня, и мы вызвали тут же скорую из академической больницы. С дедом первое время было непонятно как. И всё, что нужно, делалось. И Веня делал не потому, что просили. Если надо съездить, то: “Всё! Я поехал!” И мы знали, что Веня не запьёт, если он поехал за лекарствами. Что он вернётся. Это даже вопросов не вызывало»17. Жизнь Бориса Николаевича Делоне продлилась ещё на два года.

Академик Георгий Александрович Заварзин[364] назвал Абрамцево «местом тишины, строго соблюдаемой»18. В 1973 году Венедикт Ерофеев, исходя из собственного опыта, отметил: «“Тишина лечит душу”, сказал Розанов»19.

Верно говорят: «Признак человека, обретшего мудрость, — исходящая из него тишина и покой».

Наезды Венедикта Ерофеева в Абрамцево в гости к Борису Николаевичу Делоне не ограничивались только совместным хождением в лес по грибы. Были ещё и пешие прогулки к Петру Леонидовичу Капице, а также общение с другими академиками и их домочадцами. Помимо «вечеров анекдотов» и разговоров о литературных новинках в более тесном кругу обсуждали книги иноземного происхождения. Кроме тогда не издаваемых у нас романов Владимира Набокова и Марка Апданова, поводом для дискуссий были философские, исторические и литературно-критические работы Николая Бердяева, Ивана Ильина и Георгия Федотова. Я назвал имена тех авторов, след от чтения книг которых остался в «Записных книжках» Венедикта Ерофеева. Абрамцево, как я уже отмечал, было своего рода «спецхраном», по количеству запрещённой литературы соперничающим со «спецхраном» Всесоюзной государственной библиотеки им. В. И. Ленина. Различие, впрочем, было существенное. Допуск к нему в Абрамцеве осуществлялся самими читателями — обитателями академических дач.

Все разговоры, судя по записям Венедикта Ерофеева, в той или иной степени крутились вокруг одной, впрямую неназываемой темы. Как в безбожном обществе сохранить порядочность и честь? Естественно, обращались к опыту прежних времён. Отзвуком этих поисков истины явилась, например, следующая запись: «Главное — не лгать в кодексе уланской и гусарской чести. Жечь, насиловать и убивать можно, лгать нельзя. Сравните нынешние перемены: сколько угодно лги, но не убивай. Да и у Моисея нет этой заповеди: осла соседа не пожелай, а дги и т. д.»20.

Венедикт Ерофеев понимал, что для подобного рода разговоров необходима точка отсчёта. А именно этический кодекс, направляющий жизнь многих поколений людей.

Таким сводом правил и установлений стало для него Евангелие. С его помощью он избавлялся от неведения. Ему были по сердцу выписанные из «Угрюм-реки» строки Вячеслава Шишкова: «Мне на морду его безбожную смотреть тошно, да я лучше месяц без сахара чай буду пить»21.

О пользе и вреде религии тоже говорили. Тому, как свобода мысли сменила в истории свободных веков свободу веры, посвящены эссе сборника Георгия Федотова «Новый град», изданного в Нью-Йорке в 1952 году. В те годы эти эссе воспринимались как откровение. Не потеряли они своей актуальности и сегодня. Подкупает в них к тому же ясность в изложении мысли. Как заметил поэт, критик и переводчик Георгий Адамович: «Писатель или мыслитель, действительно, находящийся на значительной духовной высоте, не может писать иначе, как с крайней простотой»22.

В отличие от ныне популярных модных эссеистов Георгий Федотов излагает факты и свои суждения просто и доходчиво, не крутит словесное сальто-мортале. Я думаю, судя по саркастической реплике Венедикта Ерофеева о Малюте Скуратове («Отметим 400 лет со дня смерти Малюты Скуратова»23), он не обошёл вниманием следующий пассаж автора «Нового града» из его эссе «Россия и свобода»: «Князь Курбский, этот Герцен XVI столетия, с горстью русских людей, бежавших из московской тюрьмы, спасали в Литве своим пером, своей культурной работой честь русского имени. Народ был не с ними. Народ не поддержал боярства и возлюбил Грозного. Причины ясны. Они всегда одни и те же, когда народ поддерживает деспотизм против свободы — при Августе и в наши дни: социальная рознь и национальная гордость. Народ имел, конечно, основания тяготиться зависимостью от старых господ, — и не думал, что власть новых опричных дворян несёт ему крепостное право. И уж, наверное, он был заворожён зрелищем татарских царств, падающих одно за другим перед царём московским. Русь, вчерашняя данница татар, перерождалась в великую восточную державу»24.

Даже в лихие для России времена Венедикт Ерофеев пытался найти что-то позитивное: «С токаем русских познакомил тестяга Гришки Отрепьева Мнишек, 1606 г., привёзший в Москву на свадьбу дочки 30 бочек токайского»25.

Лето 1975 года прошло для Венедикта Ерофеева под знаком «Философических писем к даме» Петра Чаадаева и «Архипелага ГУЛага» Александра Солженицына. Понять, что есть мнимое и истинное, — вот что по-настоящему его захватывало. Единственное, чего бы он не хотел в процессе такого узнавания, — «укокошить душу, ухайдакать»26. А сказать проще: стать бесстыжим «пофигистом».

Его друзья Вадим и Ирина Делоне не собирались уезжать из родной страны. Их насильно из неё вытолкнули. Они покинули родину в ноябре 1975 года. Отзвук этих тревог и переживаний в доме Бориса Николаевича Делоне прозвучал в записи Венедикта Ерофеева: «Горек чужой хлеб, — сказал Данте, — и тяжелы ступени чужого крыльца»27.

В напряжённой и суетной атмосфере приготовлений к отъезду из СССР Вадима и Ирины Делоне, близких друзей Венедикта Ерофеева, он ещё раз перечитал первое «Философическое письмо к даме» Петра Чаадаева. Имя этого гениального человека широко известно в связи с Александром Пушкиным и Александром Грибоедовым, а также со скандалом, вызванным публикацией первого из его «Философических писем к даме» в сентябре 1836 года в 15-й книге журнала «Телескоп», в отделе «Науки и искусства». Именно после этого события, как говорили тогда, он вышел из своей неизвестности. В октябре того же года журнал правительством был закрыт, а в ноябре по высочайшему повелению его издателя сослали на житьё в Усть-Сысольск. Цензор был отставлен от должности, а Пётр Чаадаев объявлен сумасшедшим. Александр Герцен эту публикацию сравнил с выстрелом, раздавшимся в тёмную ночь, от которого надобно было бы проснуться. Он же увидел в этом «Письме» одновременно «обвинительный акт против России» и «отходную» ей.