Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Это всего лишь облако или набежавшая туча, – попытался Симонидис успокоить встревожившуюся Есфирь. – Вскоре снова станет светло.

Но Бен-Гур был другого мнения.

– Это не облако и не туча, – сказал он. – Духи, обитающие в воздухе, – пророки и святые – пытаются из милосердия скрыть Его страдания от наших взоров. Истинно говорю тебе, Симонидис, распятый там есть Сын Божий.

И, оставив остолбеневшего от таких слов Симонидиса на месте, он направился туда, где стоял коленопреклоненный Балтазар, и положил ладонь на плечо старика.

– О мудрый египтянин, выслушай меня! Ты один из всех нас был прав – Назаретянин воистину Сын Божий.

Балтазар поднял к нему свое лицо и едва слышно ответил:

– Я видел Его младенцем, лежащим в яслях. Так что нет ничего странного в том, что я знал Его лучше, чем ты. Но для чего я дожил до этого дня! Почему не умер я раньше, вместе со своими братьями. Счастливец Мелхиор! Счастливец Гаспар!

– Не страдай! – сказал Бен-Гур. – Без сомнения, они тоже сейчас здесь.

Мгла продолжала сгущаться, становясь уже совершенной темнотой, что, однако, ничуть не смущало тех, кто продолжал делать свое дело на вершине холма. На крестах один за другим оказались и оба разбойника, кресты с ними были воздвигнуты чуть ниже первого. После этого оцепление было снято, толпа подалась вперед и скрыла под собою весь холм, словно нахлынувшая волна. Люди толкались и теснились, стараясь пробиться поближе к распятому Назаретянину, не переставая осыпать Его насмешками, грубостями и бранью.

– Ха-ха! Если ты Царь, то спаси себя, – кричал какой-то солдат.

– Ну да, – вторил ему какой-то жрец, – если он сможет спуститься к нам, то мы уверуем в него.

Были и такие, кто только качал головой:

– Он мог бы разрушить Храм и вновь отстроить его за три дня, но не может спасти себя.

Были и говорившие:

– Он называет себя Сыном Божьим; давайте посмотрим, станет ли Господь спасать его.

Никто не мог бы объяснить толком, почему он питает к распятому такое предубеждение. Назаретянин никому не причинил зла; большая часть из собравшихся здесь вообще никогда не видела Его раньше; и все-таки – удивительное противоречие! – они продолжали осыпать Его проклятиями, сочувствуя, однако, распятым здесь же разбойникам.

Сверхъестественная ночь, опустившаяся с небес, стала серьезно волновать Есфирь, как пугала она и тысячи других, куда более смелых и сильных, чем она.

– Давайте уйдем домой, – уже не в первый раз просила она своих спутников. – Ведь это гнев Божий, отец. Кто другой смог бы сотворить подобное? Я боюсь здесь оставаться.

Но Симонидис не поддавался на ее уговоры. Он почти все время молчал, явно находясь под глубоким впечатлением от всего происходившего. Увидев, что к концу первого часа толпа на вершине холма несколько поредела, он предложил своим спутникам перебраться поближе к кресту. Бен-Гур едва ли не тащил на себе Балтазара. С нового их места Назаретянин был виден куда хуже – темный силуэт на фоне чуть более светлого неба. Они, однако, могли слышать Его – слышать Его вздохи, выдававшие Его страдания, куда более тяжелые, чем у Его сотоварищей по несчастью.

Второй час распятия прошел так же, как и первый. Для Назаретянина это были часы оскорблений, насмешек и медленного умирания. За все это время Он заговорил только один раз. Несколько женщин подошли и упали на колени у подножия креста. Среди них Он узнал свою мать, окруженную Его любимыми учениками.

– Женщина, – произнес Он, возвысив голос, – воззри на своего сына!

И потом, обращаясь к ученикам:

– Не оставляйте мою мать!

Наступил третий час, но люди все так же стояли вокруг холма, удерживаемые здесь некоей неведомой силой, чему, по всей вероятности, изрядно поспособствовала и наступившая посреди белого дня ночь. Они вели себя тише, чем в предшествующие часы, но все же порой можно было слышать, как люди перекликаются между собой. Еще можно было отметить, что теперь, подходя к Назаретянину, они приближались к кресту в молчании, молча смотрели на распятого и так же в молчании отходили. Это почувствовали даже стражи, которые незадолго до этого бросали жребий, разыгрывая между собой одежды распятых. Теперь же они вместе с офицерами стояли чуть в стороне, куда более бдительно приглядывая за одним из обреченных, чем за подходящими и отходящими толпами. Стоило Ему громко вздохнуть или запрокинуть голову в пароксизме боли, как они уже были начеку. Самым удивительным, однако, было совершенно изменившееся поведение первосвященника и его свиты, тех знатоков законов и традиции, которые принимали участие в полуночном суде и теперь, довольные свершенным, вместе с первосвященником ждали конца осужденных. Когда начала сгущаться темнота, они стали терять свою самоуверенность. Среди них было много сведущих в астрономии, знакомых с предзнаменованиями, в те дни столь много значившими для людей. Знания эти были вынесены ими еще из Египетского плена и верно служили для храмовых церемоний. Когда же у них на глазах солнечный свет стал меркнуть, а вершины окрестных гор и холмов скрываться во мраке, они сбились толпой вокруг своего понтифика и принялись вполголоса обсуждать то, чему стали свидетелями. «Нынче полнолуние, – шептались они между собой, – и это не может быть затмением». И поскольку ни один из них не мог дать объяснение этому – более того, никто из них не мог припомнить ничего подобного, – в потайных уголках своих сердец они связали происходящее с Назаретянином и пришли в совершенное смятение. Стоя рядом с солдатами, они замечали для себя каждое слово и движение Назаретянина и вздрагивали от страха при каждом его вздохе, шепотом говоря между собой: «Человек этот может быть Мессией, и тогда…» Но они продолжали стоять и смотреть!

Тем временем Бен-Гур не единожды впадал в состояние, подобное тому, что он совсем недавно пережил. Совершенный покой овладел им. Он лишь молился, прося, чтобы мучения распятого поскорее закончились. Понимал он и душевное состояние Симонидиса – что тот колеблется, готовый уверовать. Время от времени он бросал взгляд на крупное, опущенное вниз лицо старика, отягощенное печатью размышлений. Заметил он и вопросительные взгляды, бросаемые тем на солнце, словно вопрошающие светило о причине темноты. Не преминул он и отметить для себя беспокойство, с которым Есфирь прильнула к отцу, пытаясь заглушить свои страхи усиленной заботой о нем.

– Не бойся, – услышал он слова старика, обращенные к дочери, – но стой и смотри вместе со мной. Ты можешь прожить вдвое дольше меня и не увидеть ничего подобного. То, что ты сейчас видишь, может стать откровением.

Ближе к концу третьего часа несколько человек с самого дна общества – оборванцев, живших в гробницах на окраинах города, – подошли и остановились прямо перед центральным крестом.

– Вот это и есть Он, новый Царь Иудейский, – сказал один из них.

Остальные со смехом воскликнули:

– Да славится Царь Иудейский!