История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века - Анита Шапира

общества – стабильное место жительства и работы, близость к большой семье, группа друзей-сверстников, которая оставалась сплоченной с детского сада до армии; весь спектр социальных связей, которые заставляли людей чувствовать себя привязанными к своему месту жительства и к месту в обществе, – оказался внезапно размыт. Хотя было больше возможностей и уровень жизни стал более высоким, кое-что важное, что, возможно, компенсировало постоянное чувство опасности, с которым живут граждане Израиля, было утрачено.

Два улучшения качества жизни еще больше подорвали израильское чувство семейственности и связи. Первое: кондиционер. В течение восьми месяцев в году израильский климат (особенно в свете глобального потепления) требует использования кондиционеров. Израильтяне стараются не покидать этот контролируемый климат. Подавляющее большинство домов оборудованы кондиционерами, как и рабочие места, автомобили и даже кабины тракторов. В больших торговых центрах также есть климат-контроль. С появлением кондиционеров на открытом воздухе улица – наиболее частое место встреч людей в прошлом – стала менее популярной. Хотя летние кафе остаются, их посетители летом предпочитают защищенный климат в помещении. В результате общение израильтян друг с другом сократилось. Каждая социальная группа замыкается в собственном районе, в своем собственном доме. Таким образом, повышение уровня жизни привело к отчуждению и отдалению граждан друг от друга.

Вторым элементом стало внедрение многоканального телевидения. Вместо двух или трех каналов, которые раньше конкурировали за внимание израильтян, теперь появилось бесчисленное множество каналов. В предыдущие десятилетия телевидение было «племенным костром», у которого все испытывали одни и те же чувства, наблюдали одни и те же события и слышали одни и те же комментарии о происходивших событиях. Теперь телевидение утратило роль средства формирования идентичности. Вместо этого разнообразие языков, культур, тенденций и интересов, льющихся потоком с маленького экрана, только способствовало разделению общества. В прошлом государственное телевидение брало на себя ответственность найти баланс между поощрением высокой культуры и удовлетворением стремления широкой публики к развлечениям. Теперь разнообразие голосов популяризирует, вульгаризирует и упрощает культуру.

Молодежная культура 1990-х подпитывалась телевидением и находилась под влиянием американской культуры, представленной на экране. Это была универсальная культура без местных корней. Ученый Гади Тауб пишет: «Эта культура действительно всем сердцем стремилась поверить в то, что она может сбежать отсюда, принадлежать какой-то наднациональной республике MTV, состоящей из телезрителей Seinfeld и Murphy Brown, но в то же время она прекрасно знала, что такой республики не существует»[260]. Упадок сионистско-социалистической идеологии создал идеологический вакуум, который молодежи было трудно заполнить. Писательница Орли Кастель-Блум открывает свой рассказ словами: «У меня есть история, о которой мне нечего сказать»[261]. Жизнь внезапно стала бессмысленной, что, очевидно, воплотилось в песне «I’m Lying on My Back» («Я лежу на спине»), написанной Яаковом Ротблитом в 1983 году:

Без того, чтобы быть или не быть,

Я просто здесь,

Без чего-либо, ради чего

Стоит умереть.

Без надежды и без отчаяния

Я просто смотрю

На мир как турист,

И он такой красивый.

Песня демонстрирует универсальный экзистенциализм. В каком-то смысле это подтверждает успех сионистской программы в намерении сделать евреев похожими на другие народы. Чувство безопасности и потеря экзистенциального страха, вызванное мощью ЦАХАЛа, смерть идеализма и идеологии, появление поколения без прошлого и без будущего, интересующегося исключительно настоящим, были элементами этой «нормализации». Но было ли это тем, что предполагали сионистские мыслители? Действительно, расстояние, пройденное сионистским начинанием от поэмы начала XX века о сыне, новом еврее, восставшем против своих родителей, до песни поколения конца XX века тотального, хотя и тревожного принятия безмятежности настоящего демонстрирует, что сионистская революция не только увенчалась успехом, но и стала рутиной.

Убийство Ицхака Рабина пробило брешь в этом пузыре существования в стиле MTV. Не в силах перестать плакать, молодые люди, собиравшиеся тысячами в течение семидневного траура на площади Тель-Авива, где был убит Рабин, зажигали поминальные свечи и стремились быть заодно не только с погибшим лидером, но и переживали что-то значимое, не лишенное содержания. Они пытались найти связующую нить с более широкой публикой и поставить себе цель в жизни. Убийство и последовавший за этим опыт единения послужили ориентирами в их существовании. Многие из них стали рассматривать мир как миссию своей жизни. Другие вызвались добровольцами как общественные активисты. В городах развития появились большие группы религиозных и нерелигиозных людей, которые покинули свои города и кибуцы и желали жить в этих городах и помогать жителям двигаться вперед. Это было новое добровольческое движение в Израиле на рубеже веков. Будущее покажет, возвестило ли оно новую волну идеализма или останется маргинальным событием в жизни Израиля.

Открытие Советской России в 1989 году положило начало самой обширной волне алии, когда-либо доходившей до Израиля. В абсолютном выражении насчитывая почти миллион человек, она была больше, чем великая алия начала 1950-х годов. В то время как алия пятидесятых годов увеличила количество евреев в стране вдвое, новая волна составила около 17 % еврейского населения. Существовала огромная разница между принимающим обществом 1950-х годов, которое было бедным и не имело ресурсов для столь крупномасштабной абсорбции, и обществом 1990-х годов с его расширяющейся, процветающей, прочной экономикой, получавшей очень щедрые ссуды, основанные на американских гарантиях, в сумме на 10 млрд долларов, выделенных на абсорбцию иммигрантов. Однако иммигранты 1950-х годов прибыли в общество с твердой системой ценностей, направленной на построение нации и быстрое развитие государства. Напротив, иммигранты 1990-х годов оказались в обществе, разделенном на религиозных и нерелигиозных, мизрахи и ашкеназов, левых и правых; каждый лагерь имел свое видение будущего.

После алии из Германии в 1930-х годах Израиль не встречал группы иммигрантов, которые были бы так хорошо образованны и представляли такой внушительный человеческий ресурс, как алия из России. В те годы в Израиле ходили слухи, что математические факультеты ведущих российских университетов опустели, в больницах не хватало врачей. Как и алия из Германии, российские иммигранты как группа имели более высокий уровень образования, чем у принимающего общества (60 % иммигрантов имели высшее образование по сравнению с 30 % израильтян). И, как и в немецкой алие, русским иммигрантам не хватало знаний и образования о еврейском наследии. Два или три поколения коммунистического правления стерли почти все следы еврейской культуры и самосознания. Алия из России в 1970-е годы (около 200 000 человек) поступала в основном из периферийных республик, таких как страны Балтии, которые находились под советской властью только с 1939 года, или из Средней Азии. В этих регионах все еще преобладали живая еврейская память и сионистские традиции. Дело обстояло