Башня рассвета - Сара Маас

А он свою… нет.

Клятвопреступник. Предатель.

Аэлина порвала в клочья все, чего он достиг и чем даже гордился. И начала она с его чести.

Ее подвижность, текучесть, странный мир, в котором она до этого жила… Он нарушил данные ей клятвы. Сумел разломать всё, кем и чем был для нее.

Она тоже была здесь, в этой тьме. Золотистые волосы, бирюзовые глаза, ставшие последним ключом, последним фрагментом головоломки.

Лгунья. Убийца. Воровка.

Она нежилась в лучах солнца, сидя на балконе своих дворцовых покоев. На коленях лежала открытая книга. Склонив голову набок, она с ленивой полуулыбкой смотрела на него. Кошечка, чей отдых потревожили.

Он ненавидел ее.

Ненавидел это лицо с острыми скулами и выражением легкого изумления. Ненавидел переменчивость характера и безудержную жестокость, когда она могла изрубить кого-то на куски, не сказав ни слова и едва взглянув на свою жертву. Она любила действовать молча.

Она наслаждалась подобными занятиями. Смаковала их.

А он попал под чары этой женщины, которая была живым пламенем. Ради нее он был готов отбросить и забыть все. Честь. Клятвы.

Он ломал себя ради этой надменной, бравирующей, самоуверенной женщины. А потом она ушла, отшвырнув его, как сломанную игрушку.

Ушла в объятия того фэйского принца. Принц тоже появился из тьмы, вышел на балкон и присел на краешек кресла.

Ее полуулыбка изменилась. Глаза засверкали. На принца она смотрела с интересом хищника, оценивающего жертву. Лицо просияло. Ленивая поза сменилась на более сосредоточенную. И сама она стала более живой.

Огонь и лед. Конец и начало.

Они не прикасались друг к другу. Только сидели в кресле-качалке, ведя мысленный разговор. Со стороны это выглядело так, словно они наконец-то увидели в окружающем мире отражение себя.

Он ненавидел их. За эту легкость, за поглощенность и чувство полноты.

Она поломала его, разрушила ему жизнь, а затем отправилась к этому принцу, словно перейдя из одной комнаты в другую.

И когда все это рухнуло в ад, когда он повернулся спиной к тому, что прежде составляло его мир, когда ради сохранения ее тайн он солгал тому, кто так много значил в его жизни, – она не вступилась за него. Не помогла.

Она пришла через несколько месяцев и в лицо заявила ему о его бесполезности и никчемности.

«Ты напоминаешь мне о том, каким следует быть миру. Каким мир может быть».

Вранье. Слова девчонки, благодарной ему за то, что предложил ей свободу, а затем неутомимо муштровал ее, пока весь мир не превратился в ее противника.

Девчонки, переставшей существовать в тот вечер, когда на окровавленной постели они нашли изуродованное тело эйлуэйской принцессы.

Когда она полоснула ногтями ему по лицу и попыталась вонзить кинжал в сердце. Хищник, проглядывавший в ее глазах, вырвался на свободу. Ее было ничем не остановить. Такие понятия, как «честь», «долг» и «доверие», исчезли.

Потом она убила в подземелье того куртизана. Тело убитого сползало с ее меча, а она стояла, закрыв глаза, и лицо у нее было таким, каким бывало в минуты страсти. Когда же она снова открыла глаза…

Убийца. Лгунья. Воровка.

Она по-прежнему сидела в кресле-качалке. Фэйский принц – рядом с нею. Оба смотрели на происходящее в подземелье как на захватывающий спектакль… Вот Аркер Фэнн сполз на осклизлый каменный пол, истекая кровью. Его лицо было перекошено ужасом и болью. Они смотрели на молчаливого Шаола, застывшего неподалеку. А она вдыхала запах смерти, запах отмщения.

Они смотрели, как исчезает Селена Сардотин, распадаясь на куски.

Он и тогда пытался ее защитить. Вытащить из беды. Искупить свою вину.

«Ты всегда будешь моим врагом».

В этих словах клокотал гнев, копившийся в ней десять лет. Она думала так, как говорила. Ее слова мог повторить любой ребенок, которому рука Адарлана не принесла ничего, кроме страданий и гибели близких.

Ириана тоже могла их повторить.

В другом углу тьмы появился сад, домик, смеющаяся девочка и ее мать.

Ириана.

Он никак не ожидал увидеть ее здесь. Во тьме. А она… была.

И с нею он вел себя не лучшим образом, не говоря уже о Несарине.

Нужно было подождать. Проявить уважение к ним обеим, закончив отношения с одной и начав с другой. Он же подвел ту и другую.

Аэлина и Рован по-прежнему грелись на солнце в кресле-качалке.

Фэйский принц осторожно, благоговейно взял руку Аэлины, повернул ладонью вверх. Солнце осветило ее запястье и успевшие побледнеть следы кандалов.

Он видел, как Рован провел пальцем по этим шрамам. Видел потемневшие глаза Аэлины. Рован продолжал гладить ее шрамы. Наконец с лица Аэлины сползла маска.

Ее лицо пылало. Гневом. Коварством. Но там были и другие чувства. Печаль. Страх. Отчаяние. Ощущение вины. Стыд.

Гордость, надежда, любовь. Тяжелая ноша, от которой она долго убегала, но сейчас…

«Я люблю тебя».

«Я виновата».

Она пыталась объяснить. Пыталась рассказать. Сообщить ему правду, чтобы он, когда ее здесь не будет, все спокойно обдумал и понял. Говоря: «Я виновата», она не обманывала.

Она сожалела о вранье. О том, что сделала с ним и его жизнью. О клятве, что непременно выберет его. Только его, что бы ни случилось. Всегда.

Ему хотелось возненавидеть ее за эту ложь. За лживое обещание, о котором она позабыла в туманных лесах Вендалина.

И тем не менее… Здесь, рядом с фэйским принцем, без маски… Это было дно ее ямы.

Она пришла к Ровану с покалеченной душой. Принцу она показала те стороны души, какие не показывала больше никому. Оттуда она вернулась цельной. И потом ждала, чтобы быть с ним.

Шаол возжаждал Ириану, уложил в постель, даже не подумав о Несарине. И все же Аэлина…

Сейчас они с Рованом смотрели на него. Оба замерли, как лесные звери. Но их глаза были полны понимания. Они знали, каково ему.

Аэлина полюбила другого и жаждала его столь же сильно, как Шаол жаждал Ириану. Но Аэлина – не признающая богов и приличий – относилась к нему с бо́льшим почтением, нежели он к Несарине.

Аэлина слегка кивнула, словно сказав «да».

А Рован… Принц отпустил ее в Адарлан улаживать отношения с королевством. Решать, чего же она хочет для себя. С кем хочет быть. И если бы она выбрала Шаола… В глубине души Шаол знал: Рован отошел бы в сторону. Если бы это сделало Аэлину счастливой, Рован отступил бы, ни словом не обмолвившись о своих чувствах.

Шаола окутало густым, липким, отвратительным стыдом.