Пангея - Мария Голованивская

— Ты знаешь, что Тамерлан выждал, прежде чем дать сигнал, выждал один оборот солнца, — сказал Петр Павлу, когда они вышли из звенящей серебряной рощицы к полю со стеклянной, позвякивающей от малейшего ветерка травой, — он ничего не сделал, хотя все ожидали, что он выступит, а он не выступил.

Павел кивнул.

— Да он же хитрец, великий обманщик, льстец и заливала — так чего ты удивляешься? Он решил подлизаться к небесам, проявить мудрость, а не норов.

— Ты думаешь, он знал, что старуха отравит воду, — продолжал Петр, — и город наутро не проснется?

— Думаю, он не знал, — ответил Павел, — но он рассчитывал на удачу, которой нужно было дождаться, и он тихонечко дождался. А старуха, кажется, не травила, — добавил он с некоторым сомнением, — первые, кто к нам пришел, утверждали, что это сделал некто…

— Те, кто не проснулся, — та толпа внизу, желтоватого цвета, — показал Павел на первый завиток в самом низу, — некоторых предупредили, войска воду не пили, отступили в безопасное место, но слухи о страшном распространились быстро, и по всей стране началась паника. И только через один оборот солнца после этого Тамерлан дал команду, и они без боя захватили не только мертвую столицу, но и все крупные города Пангеи, где не было яда в воде, но не было и понимания, что делать, когда в столице так мало осталось живых.

— Эти кольца внизу страшно напоминают кишки, — не выдержал Павел. — Ужасное пищеварение мира. А Господь? Он видел это?

— Вечный вопрос, — отмахнулся Петр. — Если он победит, скажут — кара Господня, ты же первый и скажешь.

— А ты что скажешь?

— Я верю, что он победит, — и ускорил шаг, — а люди раскаются.

По мере приближения к полю битвы на востоке становилось все многолюднее. На мгновение апостолам показалось, что красная и желтая людские реки внизу прорвали плотину у входа в небесные пределы и хлынули сюда — все больше измученных, истощенных, окровавленных, с закатившимися глазами теней собиралось у пурпурных заграждений, за которыми работали мощные уборщики облаков с песьими головами и золотыми турнирными доспехами на плечах. Облака не должны создавать помеху. Со стороны, куда должен был выступить Господь на своем огнедышащем коне, собралось бессчетное количество ангелов, духов, светлых господних слуг в лаковых черных и белых штиблетах с длинными носами, в воздухе летали птицы, бабочки, стрекозы, вспорхнувшие напоследок малахитовые майские жуки, удивительное цветение раскинулось по краям ринга, цветение и аромат, колосились маки, раскрывали свои сумасшедшие сердцевины ирисы, лилии и рододендроны, воздух гудел от полнозвучных труб и литавр, к их величественным звукам примешивались и песнь соловьев, и поддакивание канареек, вечные дубы величественно шевелили ветвями, полными золотых желудей, сосны и пинии наполняли утренний эфир терпковатым ароматом смолы, крупные птицы в ярком оперении восседали на ветвях и чинно переговаривались на вечные темы, кивали головами на певчих, пытаясь попасть в такт их трелям отдельными, может быть, самими важными словами из своих задумчивых речей. За деревьями виднелись сады, за ними заливные луга, напоенные просыпающимся светом и влагой, за ними совсем уже далеко виднелись сказочные города с высокими башнями разных цветов — оттуда Господь любуется звездами — так говорили небесные златоусты, так рассказывали райские сказочники, которые шумной толпой прибыли на поединок в сопровождении целого выводка блистательных персонажей собственного производства. Колобок катился по тропинке, путался под ногами, и волей-неволей апостолам несколько раз пришлось жестоко пнуть его, аленький цветочек так и норовил вскочить в их оттопыренные кармашки, пытаясь превратить каждого бредущего в заправского жениха, целый выводок Дюймовочек с хохотом проносился туда-сюда, сбивая с панталыку Мальчика-с-пальчика, поддавшегося соблазну поразглагольствовать прямо здесь же, среди мощного потока длиннобородых и пейсатых, пришедших сюда поприсутствовать на главной битве времени. Были здесь и змееголовые девы, и крылатый Зефир, но Петр и Павел быстро миновали толпу сказочников с их приспешниками, они боялись застрять здесь, не хотели глядеть на битву и спешили уйти прочь, подальше, чтобы никому не попасться на глаза и не стать дурной приметой — а мало ли: увидят и решат, что бой уже проигран, раз самые верные покидают свои посты.

Да, покидают. И не из предательства. А потому, что вышел их срок. Господь поймет и простит. У каждого есть срок, и он идет от начала к концу. А не наоборот. Ни у кого не наоборот.

С другой стороны ринга, куда должен был выползти на своем драконе сатана, было черно и холодно. Сначала черно, а потом, по мере того как поднималось солнце, заменяя отблески сначала на короткие, а потом и на длинные лучи, из черного проступило белое, не давая никаким цветным оттенкам пробиться наружу. Здесь не было ни яркости, ни хаотического движения — изредка слышалось лишь завывание сирены и змеиное шипение, треск и отвратительно хлюпающие щелчки: это черно-белые почки молниеносно набухали и лопались, не давая никаких цветов или семян, а только смрад и холод. Но у этого края ринга была и своя красота, орнаментальная выверенность, симметрия расположения фигур: квадратов, треугольников, кругов, трапеций, расчертивших воздух и находящиеся за рингом дали. Завершенность композиции кружила голову, клетка шахматной доски внушала уверенность, все говорило о железной логике хозяина, о выверенности его плана. Петру и Павлу некоторые фигуры казались цветными — синими и желтыми. Временами мерещилось, что какой-то квадрат начинал светиться мутно-красным или грязно-зеленым, но они знали, что это обман зрения, как обманом зрения, по их убеждению, являлись и внезапные виды на скопище клерков в белых сорочках и черных костюмах, сидящих смирно по своим ящикам-кабинетам или длинными маслянистыми рядами на грандиозном съезде валькирий. Зрительный обман, иллюзия, аберрация были вечной приметой сатанинских далей — и сбежавшие апостолы, привычно не веря своим глазам, с удвоенной силой зашагали прочь.

Последними, кого они видели, прежде чем все-таки сошли с проторенной дороги на запад, были боги, прибывшие на поединок: Шива, Перун, Будда, Анубис, Птах, Ра, Афина — чудаки, так ласково называли их здесь. Всего их было около сотни, двигались они веселой разбитной компанией, отпуская скабрезные шуточки и улюлюкая. Между делом славили они, обкуренные и веселые, и Кришну, и Мухаммеда, и Христа — не жалко ведь, пускай все здравствуют и благоденствуют, небесный мир должен пребывать в многоцветье и разнообразии, а иначе придет в него окончательность, а вместе с ней и худой конец. То ли нарочно, нарочито, то ли искренне не понимали они величия и трагичности момента: что один победит, что другой — ничего не изменится, говорили они. Не было среди бредущих на схватку богов только двоих: как раз Христа и Мухаммеда, родившегося двенадцатого числа месяца рибиуль-авваль, в понедельник, незадолго до захода солнца. Они оставались внизу, на земле, потому что именно там в это время вершились их важные дела.

О верховном событии, конечно же, знала Нур. Она увидела во сне и поединок, и исход его, и изо всех сил захотела попасть туда. Она советовалась с теткой и матерью, которых сумела предупредить и вывезти за город к подругам. Благодаря этому они и остались живы. Ханна уверяла ее, что ход, лаз можно найти, что ветер или дым, всегда идущий наверх, сможет подхватить ее. Елизавета молилась за нее, молитва поможет, она знала это, ведь молитва тоже идет наверх.