Непристойные предложения - Уильям Тенн

«Мы согрешили, – сказал он мне. – Согрешили против законов секса. Это было так, словно мы спаривались за деньги, а не из любви. И получили ребенка, рожденного не от взаимной любви, а от генетической алчности. Мы заслужили то, что получили»

О’кей. Это часть того, что сделало этот рассказ. Переведем дыхание…

Итак, за два года до Спутника и через десять лет после Лос-Аламоса я написал «Недуг», создав его из отчаянной надежды и страха. В отличие от Эйзенхауэра, президента (который, пустив слезу после появления Спутника, сказал «но мне ведь никто и никогда об этом не говорил!»), я чувствовал, что мы уже достигли возможности космических путешествий, и хотел увидеть, как они осуществятся – еще при моей жизни – и не особенно заботился о том, кто или что в итоге осуществит это. Мне хотелось видеть моих друзей, говоря словами первого научно-фантастического рассказа, который я прочел, «наконец ступившими на почву другого мира».

Это была отчаянная надежда. Страх – мы были в середине Холодной войны, – который я испытывал в 1955-м и все еще чувствую в 2001-м (невзирая на наше сегодняшнее господство в однополярном политическом мире), является наиболее проклятым вопросом, стоящим перед нами и наиболее проклятым ответом, преследующим нас. Однако же между нами и Советским Союзом сейчас нет непримиримых разногласий, и мы с Советским Союзом в данный момент не занимаемся лихорадочным накоплением ядерного оружия в приготовлении к ядерному Рагнарёку. Да и зачем? Советского Союза больше нет.

Остаются еще народы, и секты, и частные лица (к примеру, Индия больше не рассматривается в роли хорошего парня), которые считают нас другой версией Сатаны, – и мы предоставляем им наконец подобную кровавую честь. Рагнарёк – все еще крошечным, но отчетливым пятном, пылает на горизонте сегодняшнего времени. И все еще может достигнуть меридиана. Эта история была написана как сумасшедшее, запутанное, истерично-патетичное предложение не допустить пересечения опасного меридиана.

И напоследок: когда рассказ вышел из печати, мой приятель, профессор с высоким IQ, позвонил мне, желая рассказать, на каком этапе пребывает сейчас в отношениях со своим ребенком. «Это изменило мою жизнь, придало новое направление всем моим исследованиям, – сказал он. – Меня интересовали только особо одаренные дети – их обучение, их социализация, их проблемы. С рождением моего ребенка я интересуюсь вопросами отстающих в развитии детей – детей, нуждающихся в помощи всех и каждого. И делаю очень полезную и нужную работу».

«Вы могли бы сказать, что Бог указал вам новый путь», – сказал я.

«Да уж, – ответил он. – Ну его к черту, Бога».

Написано 1955 году, опубликовано 1955-м

Настал день полного контроля…

Гаромма, Слуга Всех, Холоп мира, Раб цивилизации, коснулся лица кончиками пальцев, источавших едва уловимый аромат, закрыл глаза и позволил себе насладиться чувством полного могущества, абсолютного могущества, того могущества, о котором ни один человек до сего дня не мог даже мечтать.

Полный контроль. Полный…

За исключением одного человека. Одного хитрого, амбициозного авантюриста. Одного очень полезного человека. Приказать ли задушить его после обеда прямо за рабочим столом – вот в чем вопрос, или же дать ему пожить еще несколько дней, а может, недель под пристальным надзором за его такой полезной работой? Его предательства, его многочисленные интриги не выходят из головы. Хорошо, Гаромма примет решение позже. Когда будет отдыхать.

А пока во всем остальном и над всеми остальными был полный контроль. Контроль не только над умами людей, но и над их чувствами. А также над умами и чувствами их детей.

А также, если оценки Моддо были верны, над умами и чувствами их внуков.

– О да, – прошептал Гаромма, внезапно вспомнив фрагмент Устного сказания, которым поделился его крестьянин-отец многие годы назад, – Да… Вплоть до седьмого колена.

Он задумался, из какой древней книги, испепеленной давным-давно в праведном пламени образования, был взят этот текст? Его отец не смог бы ответить на этот вопрос, впрочем, как не смогли бы ответить его друзья и соседи; их всех стерли с лица земли тридцать лет назад после крестьянского восстания в Шестом районе.

Сейчас подобное восстание попросту невозможно. Все благодаря полному контролю.

Кто-то мягко коснулся его колена, и разум прекратил эти бессмысленные поиски духовной пищи. Моддо. Слуга образования сидел у его ног в глубине машины, подобострастно показывая жестами на прозрачный, защищенный от ракет купол, окружавший его лидера сверху и доходивший до пояса.

– Люди, – сказал он своим особенным, чуть заикающимся голосом. – Вон там. Снаружи.

Да. Они выезжали через ворота Лачуги государственной службы в город. По обеим сторонам, запрудив все улицы насколько хватало глаз колыхались громогласные толпы народа, словно черная, плотная, бурлящая масса муравьев, взобравшаяся на серого дождевого червя. Гаромма, Слуга Всех, не должен был выглядеть погруженным в свои мысли, ведь его сейчас будут созерцать те, кому он так могущественно служил.

Он скрестил руки на груди и начал кланяться направо и налево в своем маленьком куполе, который высился как башня над черным как смоль бронетранспортером. Смиренный поклон вправо, потом смиренный поклон влево. Вправо, влево – и максимум самоуничижения. Помни, ты Слуга Всех.

Когда радостные крики усилились, он заметил, как внизу утвердительно кивает Моддо. Старый добрый Моддо. Сегодня был день и его триумфа. Утверждение полного контроля было самым тщательно подготовленным и самым великим достижением Слуги образования. Однако Моддо сидел, незаметный народным массам в непроглядной тени за водителем бок о бок с личной гвардией Гароммы, сидел и вкушал свой триумф посредством ощущений своего лидера, как делал это уже более двадцати пяти лет.

К счастью для Моддо, таких вкусовых ощущений было ему вполне достаточно. И к несчастью, были другие, во всяком случае один другой, требовавший для себя гораздо большего…

Гаромма кланялся направо и налево, наблюдая за толпами народа через двигавшуюся рядом с его транспортером паутину полицейского кортежа – все на мотоциклах, в черных униформах. Он смотрел на граждан Столицы, его граждан, принадлежавших ему, как и все остальное на Земле. Сгрудившись вдоль дороги, они простирали свои руки, как будто пытались обнять проезжавшую рядом машину.

– Служи нам, Гаромма! – хором скандировали они. – Служи нам! Служи!

Он наблюдал за их искаженными лицами, видел пену, выступавшую у многих изо рта, полузакрытые глаза и экстаз на возбужденных донельзя лицах. Видел раскачивающихся мужчин, извивающихся женщин, видел, как нередко в приступе счастья, незаметно для окружающих то тут то там падали люди. И постоянно кланялся. Сложив руки крест-накрест на своей груди, он кланялся. Налево и направо. Смиреннейше.

На прошлой неделе, когда Моддо, Слуга образования, спросил о его взглядах на проблемы церемониала и протокола сегодняшнего парада и полным пафоса голосом сообщил об ожидаемой высокой экзальтации толпы, удостоенной лицезрения своего вождя, Гаромма выказал наконец то любопытство, которое одолевало его последнее время.