Снежное видение. Большая книга рассказов и повестей о снежном человеке - Михаил Фоменко

Тьфу, черт! Эта дикая жизнь с гули-бьябонами и особенно, конечно, встреча с экспедицией проклятого мистера Кэнта, наверное, помрачили мой ум. Надо стараться излагать все как можно последовательнее. Логика! Эх, балда ты, Витька, по логике получал всегда только тройку.

Но, давай, товарищ Трофимов, без лирических отступлений. Ты пишешь для науки, а не для студенческой вечеринки, не для сероглазой Танечки Комаровой. (Вот посмотрела бы она сейчас на меня — с этакой бородищей, почти голый, настоящий аламас! Ей очень нравился фильм «Ущелье аламасов»).

Сарыкольский хребет — граница Советского Союза с Китаем — идет с севера на юг, чуть отклоняясь на восток, потом круто заворачивает на запад и уходит в соседний Афганистан. На этом повороте мы и занимались исследованием сравнительно невысоких, чуть больше пяти тысяч метров, безымянных вершин.

Сейчас уже не представляю, как я тогда сорвался в ущелье. Помню, что на привале я смешил ребят: изображал, как у нас в Свердловске студентки-медички танцуют фокстрот, и, видимо, оступился. Сколько я летел вниз, потеряв сознание после первого же удара о снежный наст между каких-то скал, неизвестно. Как долго я лежал в беспамятстве и где, тоже неизвестно.

Помню, мы шли солнечным тихим днем, а очнулся я в полусумраке под бешеное завывание пурги, очнулся от того, что меня за плечи кто-то встряхивал.

2

Сначала я подумал, что это какой-то человек. Чуть раскосые глаза под сильно нависшим лбом глядели по-дружески, толстые губы расплылись в доброжелательной улыбке. Но длинные толстые лапы, обросшие шерстью, мех на острой, точно киль, груди, а также плоская волосатая морда, конусообразная макушка, косматые плечи, начинающиеся от самых ушей, подсказали, что это животное. И, главное, был сильный-сильный запах зверя. (К нему я теперь привык и не замечаю, потому что, наверное, и от меня уже пахнет точно так же).

Я закрыл глаза. Возможно, от страха. Над моим лицом раздавалось почти человеческое дыхание. Конечно, я не сразу сообразил, что передо мною гули-бьябон, как его называют киргизы, или голуб-яван, как принято именовать его в нашей литературе. В некоторых сообщениях о нем еще употребляется термин йети. А мистер Кэнт, проклятый мистер Кэнт, о котором речь впереди, говорил «сноу-мэн», что означает по-русски «снежный человек».

— Бу, бу, фиу, фиу, — раздавалось надо мной вперемежку с ласковым урчанием.

Я долго подавлял в себе страх. Никакому животному нельзя показывать, что боишься его. И я, вероятно, первый человек, что так близко встретился с этим таинственным обитателем неприступных горных вершин, полулегендарным живым существом. По моей смелости гули-бьябон будет судить о смелости других наших людей. Здесь, у самого поднебесья, смелость, наверное, не последнее мерило при знакомстве.

«Витька! — сказал я себе. — Где наша не пропадала! Ты прославишься на весь Советский Союз, внесешь ценный вклад в науку! Возьми себя в руки. Ты же не какой-нибудь неграмотный шерп — житель Гималаев, или суеверный лепча из Дарджилинга. Ты почти ученый муж, а кроме того, альпинист, физкультурник и постоянный подписчик «Всемирного следопыта».

Я заставил себя открыть глаза и постарался изобразить на своей физиономии спокойствие и дружелюбие.

— Бу? — спросил меня гули-бьябон.

В звуке его хриплого и немного визгливого голоса явственно слышался вопрос. Но что ему ответить? Я, очевидно, весьма растерянно улыбался, припоминая все читанное об обезьянах. На память не пришло ни одного обезьяньего словечка. Впрочем, все слова обезьяньего языка — чистейшая выдумка писателей. С животными надо разговаривать по-человечески: любое из них поймет смысловую интонацию в речи, оттенки чувства в человеческом голосе.

— Дорогой ты мой, гули-бьябончик! — тихо и, как мог, понежнее сказал я. — Ну, давай знакомиться, давай будем друзьями. Меня зовут Витя. Понимаешь? Витя. Ви-и-тя-а!

Он оторвал свои лапищи от моих плеч и продолжал сидеть на корточках против меня. Я поднялся и тоже сел, вытянув затекшие ноги.

— Витя… Витя… — повторил я, похлопав себя по груди. Подать ему сразу руку я побоялся.

Он долго смотрел на меня изучающими, умными, совершенно человечьими глазами. Сидя на корточках, он упирался, широко расставив руки, костяшками полусогнутых пальцев в землю. Большие пальцы на ногах, толстые, мохнатые и корявые, тоже оттопыривались в стороны, и весь гули-бьябон походил на огромную обезьяну. Я ждал, что он сейчас дружелюбно хрюкнет, как это делают гориллы в зоопарке после вкусного угощения. Но он опять произнес свое «бу», и опять это был какой-то непонятный для меня вопрос.

Свет в пещере, проникавший снаружи, где бушевала метель, был слабым, мы сидели за небольшим поворотом стены, и гули-бьябон оказывался больше в тени, нежели я. Но я отчетливо видел, как его зоркие, настороженно добрые глаза прощупывают меня как диковинку, рассматривают мою альпинистскую куртку, подбитую цигейкой, мои ботинки с шипами, блестящую пряжку пояса.

Вдруг он подпрыгнул на корточках, подавшись назад, к самой стене пещеры, и сел на камень, сел совсем по-интел-лигентному — вот-вот закинет ногу на ногу и охватит колени руками. Мы продолжали изучающе смотреть друг на друга, и я разглядел, что шерсть на нем недлинная, негустая, черно-рыжая, и сквозь нее просвечивает темная кожа,

Я не переставал улыбаться, конечно, наверное, натянуто. Гули-бьябон поднес руку к своему лицу (именно — «руку» и к «лицу»: слова «лапа» и «морда» к нему никак не применимы) и почесал толстыми короткими пальцами с закрученными ногтями небритую щеку (она действительно производит впечатление небритой). Почесал так, словно задумался: «Что же делать с этим несчастным альпинистом? И зачем это я приволок его сюда, в пещеру?»

А что же делать мне?

Я прикинул: гули-бьябон, бесспорно, раза в два-три сильнее меня и может сотворить со мною все, что ему заблагорассудится. Не ждать же, что придет ему в голову. Я поспешил подняться на ноги, чтобы снова попытаться объясниться.

— Витя. Понимаешь, Витей меня зовут, — сказал я, показывая на себя и шагнув к нему.

Но он на это лишь промычал что-то невнятно сердитое и, не вставая, протянул ручищу, опустил мне на плечо и придавил меня снова к земле.

— У-у, черт! — приседая, выругался я и пошарил вокруг, ища палку повесомее. Вся пещера была устлана тонкими обломками деревьев. И я, наверное, показал бы ему превосходство человека, умеющего владеть простейшим орудием: под руку подвернулась хорошая дубинка.

А гули-бьябон в этот миг засмеялся. Смех