Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Ну вот мы и снова встретились.

Она кажется еще красивее, чем раньше, если только такое возможно, хотя, наверное, это невозможно, наверное, дело просто в том, что ее красота слишком ярка и память бессильна удержать ее во всем блеске — это все равно что пытаться сфотографировать солнце. На ней белая мужская рубашка, которая лаконично подчеркивает ее совершенство, и кажется, оно, это совершенство, готово дать ответ на любой вопрос, разрешить любое сомнение относительно чего угодно, и это так поразительно, что Говард сразу забывает о том, что ненавидит ее, наоборот, его переполняют радость, благодарность и облегчение — по крайней мере, на несколько мгновений, пока до него не доходит, что эта белая рубашка, скорее всего, принадлежит ее жениху.

— Давно не виделись, — говорит она, похоже, несколько сбитая с толку упорным молчанием Говарда.

— Что вы здесь делаете?

Как только Говард задает этот вопрос, ему в голову вдруг приходит жуткая мысль, что Автоматор позвал ее подменить его, и это так похоже на смертоносную усмешку судьбы, что ему кажется, что мозг у него сейчас выйдет из строя; но она сообщает ему, что приехала побеседовать с шестиклассниками о карьере в области банковских инвестиций, а также поговорить с Грегом о портфолио школы. Она откидывает назад золотую прядь.

— А вы как поживаете, Говард?

Как он поживает? И она всерьез может спрашивать его об этом — после того как сама разнесла его жизнь в куски? По-видимому, может. Ее синие как океан глаза смотрят на него с бесконечной заботой; она стоит спиной к солнцу, и контур ее лица будто сияет — словно вся она вот-вот превратится в свет. Но кольца у нее на пальце Говард не видит. Может быть, судьба еще не окончательно расправилась с ним? Может быть, она появилась как раз вовремя, чтобы ускакать вместе с ним навстречу закату или самой стать тем закатом, навстречу которому он сможет ускакать? Неужели каким-то чудесным образом все еще может обернуться к лучшему?

— Я-то еще ничего, — говорит он хмуро. — А вот в школе недавно были большие неприятности. Вы слышали про Дэниела Джастера?

— Да! О господи, это было ужасно. — Понизив голос, она добавляет: — Этот жуткий священник… И что с этим собирается делать начальство?

— Ничего, — отвечает он вопросу. — Начальство решило ничего не делать.

— Пожалуй, мудрое решение, — немного подумав, рассудительно говорит она.

— Ну а вы как? Что нового?

— Ну, я… — Ее взгляд скользит по грубой кирпичной кладке фасада Пристройки. — Да ничего особенного. Работаю. Все в порядке. Скучновато, пожалуй. Приятно снова сюда прийти. Я и забыла, как мне нравилось играть в учительницу.

— Не было искушения вернуться? — спрашивает он, оставляя для нее возможность двояко истолковать этот вопрос, если она пожелает.

Она мелодично смеется:

— Да нет, пожалуй. Я же не такая, как вы, Говард, у меня нет к этому призвания.

— Ребятам вы нравились.

— Им нравилось пялиться на мою грудь, — говорит она. — А это не одно и то же.

— И мне вы нравились.

— М-м-м. — Она прикрывает глаза ладонью, отворачивается, смотрит в сторону парковки, на зимние деревья. — Трудно поверить — уже почти Рождество! Время так летит, правда? Все быстрее и быстрее. Мы и сами не заметим, как окажемся в доме престарелых.

Говарда все больше раздражает этот разговор. Они что, так и будут продолжать в этом духе — вот так вежливо и мило болтать о пустяках?

— Нам так и не удалось поговорить.

— Поговорить?

— Я хотел узнать ваш телефон после того… — Он умолкает. Она пристально смотрит на него. — Я расстался со своей подругой, — выпаливает он.

— Ах, Говард! Очень сожалею. Я думала, у вас все хорошо.

— О господи… — Он на секунду поворачивается к ней спиной, сжимает и разжимает кулак. — Вы что, серьезно? Вы правда ожидаете, что я вот так все позабуду?

— Позабудете что?

— Ах, ну раз вы так, то ладно.

— Я не понимаю, что вы ожидаете от меня услышать.

— Я просто хочу, чтобы вы не делали вид, будто между нами не было того, что было! — кричит Говард.

Она ничего на это не отвечает, просто поджимает губы, будто глядя на ненадежный измеритель горючего в ходе долгой поездки.

— Как вы могли? У вас же есть жених! Как можно так поступать!

Он все еще держит стопку книг, которые забрал из своего шкафа в учительской; теперь он кладет их на крышу машины, но стопка кренится и книжки рассыпаются.

— И вообще, хоть что-то из того, что вы мне говорили, — правда? Вы хоть какие-то чувства ко мне испытывали? Вы хоть читали Роберта Грейвза?

Она не отвечает. Чем больше он злится, тем спокойнее она становится, а от этого он злится еще больше.

— Именно так вам нравится поступать? Влюблять в себя людей, а потом просто бросать их, как будто это ничего не значит? Как будто ничто ни к чему не ведет? Как будто все делается просто так, чтобы убить время, — и со мной, и с ребятами, которым вы преподавали географию? Которые вдруг все будто свихнулись на глобальном потеплении и утилизации мусора? Вы понимаете, о чем я говорю? Вы хоть на какие-то серьезные чувства способны? Хотя бы даже к своей работе? К своему жениху? Вам хоть что-нибудь не безразлично, или для вас все — просто одна большая игра?

Она продолжает молчать, а потом импульсивно — или разыгрывая импульсивность — произносит:

— Не все же мы такие, как вы, Говард. Не всем жизнь видится в черно-белом цвете.

— О чем вы говорите?

— Я хочу сказать, не все наделены такой способностью. Способностью искренне увлекаться. Вам повезло — вы даже сами не сознаете, насколько повезло.

— Ну, тогда позвольте мне увлечься вами! Раз у меня так хорошо это получается, почему бы не предоставить все мне, вместо того чтобы убегать?

— Я не про себя говорю. Я про детей.

— Про детей…

— Да, про ребят. Вы им нравитесь. Они слушают вас. Не отпирайтесь, я сама это видела.

Какого хрена?

— Так вы говорите о преподавании? — Говард ошарашен. — Да при чем здесь это?

— Я же говорю: не каждому удается делать что-то полезное. А эти детишки вырастут, и они будут лучше оттого, что когда-то учились у вас. Поэтому вам и повезло.

— Вон оно как! Мне никогда не приходили в голову такие мысли, — говорит Говард. — Да, теперь я начинаю мириться с жизнью.

— Вот и хорошо, — отвечает она. — Но мне уже пора. До свиданья, Говард. Надеюсь, у вас все наладится.

— Постойте, постойте… — Голова у него кружится так, как будто он осушил целую бутылку водки; он со смехом хватается за ремень ее сумки. — Стойте! Скажите мне только одно… Тогда, на дискотеке, вы сказали мне, помните, что когда-то, на такой же вечеринке, когда вы были школьницей, с вами никто не хотел танцевать? Вы ведь солгали тогда, правда? Просто подтвердите, чтобы я знал: это была всего лишь очередная ложь, да?