Краткая история семи убийств - Марлон Джеймс

А то он тут расходился не на шутку.

– Да оставь, голубушка. В этом округе я единственный белый, кому принадлежит «Мухобойка рекордз». Так что Принцем меня не запугать. Кстати, извини за «голубушку». Я и здесь, должно быть, устарел: к женщинам нынче так уже не обращаются.

Мне хочется сказать, что извиняться не надо и что это вообще первое благозвучное слово, которым меня в кои-то веки одарил мужчина. Но вместо этого я гляжу в окно, где уже успела зажечься россыпь вечерних огней.

– А что это за девица на обложке?

– Аполлония. Его подруга в реальной жизни.

– Ого. Так он разве не гей?

– Вы, должно быть, голодны. Пиццу-то дома не поели.

– Можно и куснуть… У тебя что-нибудь есть из еды?

– Чипсы, лапша быстрого приготовления.

– Хорошее сочетаньице.

– А наггетсы пойдут? Правда, недельной давности.

– Эх-х, миледи… Ну давай. Чем черт не шутит.

Для лапши я грею чайник, что означает сидеть сложа руки и дослушивать альбом. К моменту свистка чайника альбом почти уже дослушан, и я думаю снова перевернуть пластинку на первую сторону: не сидеть же в тишине, ни мне, ни ему это не под силу.

– Так откуда ты конкретно?

– Что?

– Откуда… Ты можешь это выключить? Все же не Элвис, надо признать. Так откуда ты?

– Ешьте лапшу. Я из Кингстона.

– Это ты уже говорила.

– Есть там такое местечко, Хейвендэйл.

– В самом городе?

– Скорее пригород.

– Типа Северный Ист-сайд?

– Скорее Куинс.

– Мрак… А уехала чего?

– Настала пора.

– Вот так взяла и приперла? Пару лет назад там, кажется, Майкл Мэнли резвился со своей коммунячьей камарильей?

– Я вижу, вы весьма информированы о «холодной войне».

– Дорогуша, я ведь дитя пятидесятых.

– Да я так, иронизирую.

– Я так и понял.

– Вы спрашиваете, что меня оттуда выжило?.. Не знаю. Так, просто захотелось уехать. У вас никогда не было ощущения, что вот вы живете с семьей, в родных стенах, и вдруг чувствуете, что засиделись?

– Бог ты мой, она мне еще рассказывает… Хуже, когда это твой собственный дом, который ты, черт возьми, проплатил из собственного кармана.

– Вам все равно предстоит туда вернуться.

– Да? Ты так думаешь? Ну а тебе?

– А вот мне возвращаться некуда.

– В самом деле? А семья, родня? Зазноба?

– Я вижу, вы и вправду дитя пятидесятых. На Ямайке зазноба – это женщина, с которой вы изменяете своей жене.

– Шикарно. Это я насчет идеи посетить твой тубзик.

– Это милости прошу обратно в прихожку, где вы уже были, и там сразу направо.

– Уловил.

Было бы забавно включить телик, а в нем Кронкайт[267] озабоченно вещает об отце семейства Колтхерстов, похищенном с целью выкупа. Жена/невестка бурно рыдает на камеру, пока не спохватывается, что у нее по щекам течет тушь, и тогда кричит: «Прекратить съемку!» А сын смотрится стоиком, потому что или не желает говорить, или его женушка не дает ему слова сказать. «Мы думали, это бюро надежное, но вот ведь как обернулось… Верить никому нельзя. Нам показалось, что она внушает доверие, ведь ее звали Доркас – понимаете, имя-то какое! Одному богу известно, какую она затребует сумму выкупа». Интересно, пододенется ли она сообразно случаю: как-никак снимают для новостей… Ну а как там в телике будет выглядеть мое фото? Хотя в агентстве оно вряд ли даже есть… во всяком случае, я не помню. Но предположим, что все-таки есть, хотя при данном раскладе, кроме фоторобота, ничего не поместят. Помнится, я как-то выскочила из квартиры с растрепанными волосами (что угодно, только не это!). Возможно, пара будет держаться за руки, а женщина умолять похитителя – то есть меня – проявить гуманность к пожилому отцу, который нездоров, очень нездоров, и…

– Что это?

Как он вышел из санузла, я не слышала. Ни шума воды, ни скрипа двери, ничего. Или мысли так меня унесли, что я опомнилась лишь тогда, когда он встал вплотную передо мной.

– Я спрашиваю: что это? Ты вообще кто, черт возьми?

Он взмахивает передо мной этим. Я же не рассчитывала, что день у меня закончится гостями в моем доме. Это же дом женщины, никогда не ожидающей у себя компанию. Черт возьми, надо было сначала проверить санузел, чтоб хотя бы просто убедиться в наличии туалетной бумаги на бачке и свежего полотенца над раковиной. А теперь вот он стоит передо мной, как полицейский, помахивая книжкой, которую я обычно надежно прячу под подушкой.

«Как исчезнуть так, чтобы тебя никогда не нашли». Автор – Даг Ричмонд.

Приплыли, бомбоклат.

Трёп, трёп, трёп. У тебя столько трёпа, что как бы язык не побурел. Нет? Ладно, давай крутанем по-твоему. О чем ты еще хочешь меня порасспросить? О Балаклаве? Ты это уже сделал. О Медяке? Посмотри по своим записям, дурила. О Папе Ло и Шотта Шерифе? Последнего я уже довел с Восьми Проулков до самого Бруклина, так что сверься с записями.

Да? В самом деле?

А вот я так не думаю. Хочешь знать, что думаю я? Никаких заметок у тебя нет. Все, что ты там насобирал, – конфета из говна и пыли. Сидишь и скребешь все это время «У Мэри был барашек» справа налево, как у арабов. Нет? А вот дай-ка гляну. Ну вот. «Йеа», как вы, америкосы, говорите. В точности как я и думал. Белый парень, завязывай-ка ты уже с этой хренью. Лучше посиди помолчи, а я тебе скажу, зачем ты здесь. Хочешь? Ты на себя посмотри. На дворе восемьдесят пятый год, из-за всей этой дрискотечной лабуды вокруг нормальных причесок не встретишь. Джинсовые рубашки, как у ковбоев, дискотечные штаны, а на ногах ковбойские… нет, байкерские сапожки. Сплошная бодяга. Между прочим, даже в тюрьме все видели хотя бы по одной сценке из «Полиции Майами». Знаешь, каким это словом можно назвать? Пидерсия. Сплошняковая. Ты понимаешь, о чем я? Вот. Это у тебя такой стиль – вбуровиться и торчать в одном-единственном годе, как клещ в заду, а вы все шагайте лесом?

Вот ты прикатываешь сюда ко мне и говоришь, что пишешь историю о том мирном процессе. Но, во-первых, это все происходило семь лет назад, и попробуй-ка меня убедить, что все это кому-нибудь еще интересно. За лоха меня считаешь? Брат, есть такая вещь, называется «контекст», и вот ее-то ты мне предоставить и не можешь. Так что не обижай меня, а то я ведь и послать могу. Ты ж безусловно знаешь, что значит этот самый «контекст»? Ты вообще в курсе наших тогдашних дел или полагаешь, что мы только и содеяли, что тот концерт с Певцом? Ты, кстати, почему-то пытаешь меня только об оконцовке того мирного процесса, но никогда о начале или даже серединке. И вот еще в чем странность. Ты заявляешь, что не был на острове с семьдесят восьмого года, а между тем каждый твой заданный вопрос указывает на то, что происходило там в семьдесят девятом и восьмидесятом, – это отчего же? Спрашиваешь о Папе Ло, но только как он ушел из жизни. О Медяке, но только как его грохнули. О Люси, например, ты не спросил ни разу, даже когда я сам про нее пробросил. Но ты двинулся себе дальше, будто она не значила ничего…