Братья. Книга 1. Тайный воин - Мария Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ворон так и встрепенулся, спеша наконец поделиться жгучей, распирающей новостью.
– Учитель, воля твоя! Не надо тебе в Шегардай этот идти, не надо голову подставлять!
Мало кто видывал подобное изумление на лице котляра.
– Что?..
Впору было предположить: Брекала вовсе уехал, умер болезнью, убили, спьяну в ерике утонул… Ответ ученика всё равно застиг учителя врасплох.
– Ты меня на развед посылал, а я с ним разведался! Вот! Судьбу его прекратил, как ты собирался! Чтобы он Владычице не дерзил, а ты на смерть не готовился! Вот!
Вспомнил, торопливо раскупорил укладку. Выгреб со дна промороженный ком, успевший заиндеветь в тепле зеленца. Попытался расчленить, не совладал. Тряпичные руки Тарашечки обняли разбитый гудок и напрочь примёрзли – проще с мясом выдрать. Ладно, Ворон как есть протянул учителю, торжествуя:
– Вот!..
Ветер добычу не взял. Спросил очень раздельно, тихо и страшно:
– Ты. Что. Натворил?
Ученик испугался, начал смутно понимать.
Ветер повторил:
– Я тебя спрашиваю, мальчишка, ты что натворил?
Ворон открыл рот и закрыл.
Ветер сделал к нему шаг:
– Я тебя зачем отпускал?
– Учитель…
– Спрашиваю, я в город тебя зачем отпускал? Говори!
– На развед…
– На развед? Я кому про Белозуба рассказывал? Кому объяснял, что с его своевольства не всю грязь ещё расхлебал? – Ветер всплеснул руками, с силой саданул ладонью в ладонь. – Владычица, за что снова караешь?..
Ворон стоял перед ним как копьём пройденный. Государыня Смерть уже спешит по жилам и жилочкам, а глупое тело ещё супорится, ещё держится на ногах. Всё его шегардайское деяние, которое он нёс учителю с такой гордостью и восторгом, вдруг представало глупостью, безлепием, святотатством.
– Учитель… я его…
Сокрушительный удар отшвырнул парня к стене. Так бить не умел даже Лихарь. Ворон толком и не понял, откуда, с какой руки. А уж зазвенело не только в голове – во всём теле.
– Я тебя зачем отпускал?
Извне стукнули в дверь. Со второго раза Ветер мотнул бородой. Ворон открыл.
На пороге широко улыбался старейшина. Он держал в руках Шургу. Сучонка кряхтела, барахталась, вырывалась, хотела немедля бежать к своему собачьему счастью. Большак посмотрел на учителя, на ученика, перестал улыбаться.
– Я передумал, – всё тем же ровным голосом сказал ему Ветер. – Прости, добрый хозяин. Мне показалось, у меня есть сын, достойный подарка. Я ошибся. Продавай этого щенка с остальными. Если встанет в убыток, с меня за обиду.
– Что ты, милостивец, что ты, – попятился большак. – Да за такую весть радостную…
Дверь закрылась. Обиженный визг Шурги отдалился, смолк.
– Вернёмся, встанешь к столбу, – ещё тише и страшнее прежнего приговорил Ветер. – За самовольство!.. За презрение! За то, что приказы пускаешь мимо ушей!.. – Сел, опустил в ладони лицо. – А сейчас иди куда вздумаешь. Не хочу ни видеть тебя, ни голоса твоего слышать.
Ворон долго бродил туда-сюда по зеленцу. Натыкался на углы, попусту беспокоил собак.
«Ты что натворил?..»
Голос учителя мерещился прямо над ухом. Опёнок вздрагивал, надеялся, озирался. Вот, значит, как чувствовал себя изрядно пьяный Брекала, когда на него с полусотни шагов наводили берестяную трубу. В итоге запуганный скоморох устремился в дом Милостивой – каять себя перед теми, кого прежде высмеивал и ругал… так и у Ворона саднила душа выговориться учителю. Всё как есть рассказать о своём шегардайском разведе. О бесстыдной крамоле Брекалы, воистину просившей ответа… о том, как вспомнилась наука попущеника, как решил ковать железо, пока горячо… Ворон даже слова подбирал, складные, убедительные… Потом представлял лицо учителя… все слова сразу разлетались как дым.
«Ты что натворил?»
Ноги спотыкались на ровной земле. Взамен лютого сокрушения подкатывала тупая усталость.
«Я тебя зачем отпускал?»
Постепенно расхотелось даже бесполезные слова учителю говорить. Всё сгорело. Пеплом подёрнулось.
«За самовольство… За презрение… За то, что приказы пускаешь мимо ушей…»
Ворон понял: сейчас он просто свалится и заснёт, точно забулдыга под кружальным столом. Так в былых сражениях Андархайны падали воины, не раненные оружием. Он вернулся к порогу клети. Тихонько устроился на ступеньке. Только начал выпрастывать руки из рукавов – представил: выйдет учитель… споткнётся об ученика, которого не хотел больше видеть.
«К столбу!..»
Ворон кое-как разогнул неверные ноги. Ещё немного побродил. Делать нечего, поплёлся туда, куда помещают самых разнелюбых или безнадёжно опоздавших гостей.
В собачник.
Ох и не хотелось же ему туда заходить…
Диво, псы не подняли лая. Лишь поворчали, порычали, да и затихли. Из тёплого кута выкатился серый клубок, вскинулся на дыбы, проскрёб лапами по кожуху. Ворон сел прямо там, где стоял, – у двери. Обнял Шургу. Она тут же умыла ему лицо, ткнулась носом в шею, часто задышала…
Больше Ворон ничего не знал, не думал, не помнил.
Он вновь стоял на Гадалкином носу, в самом конце мыса, а рядом зябла на озёрном ветру девушка с завязанными глазами. Только на сей раз он подставлял ей руку, упрашивая:
«Погадай!»
Но девушка отстранялась. Во сне у неё были тёмные волосы, гладко убранные со лба, только выбивалась непослушная вороная пружинка.
«Что ты мне пустую руку тянешь, невежа? – голосом Арелы наконец сказала она. – Калиту сперва развяжи. Наберёшь ли, пендерь лесной, четыре таймени да две утицы серебром?»
«Наберу!» – храбро ответил былой Сквара.
«Больно дорого заламываешь, – усомнился нынешний Ворон. – Уступила бы, величавушка!»
«Экий ты! – подбоченилась ворожея. – Вот суть людская: всё задаром хотите! Не-ет, желанный, за всё отплата положена. Даже за слово единое. А ты судьбу вздумал просить!»
«За слово?..» Он начал смутно припоминать какой-то другой разговор, но до конца не успел, потому что гадалка смягчилась:
«Ладно уж… одну утицу прощу. Больно песни мне твои полюбились!»
Во сне что угодно принимаешь как должное. И Ворон не призадумался, когда это она успела полюбить его песни.
«Злая ты, да что делать! – сказал он, вытаскивая пестрядинный кисетик. – Всё отдам, сполна заплачу! – И стал вместо денег отсчитывать полупрозрачные зёрнышки с жемчужным блеском внутри. Он и этому не удивился. – Только уж ты сама мне слово скажи не простое, скажи золотое! Чтобы не камнем на шее повисло, а крыльями за спиной проросло!»
