Братья. Книга 1. Тайный воин - Мария Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот тут уже в доме кончился весь покой, ночной угомон сменился криком и страхом.
– Прав был Люторад! Истинно прав!
– Гневается Владычица…
– А всё они! Скоморохи!
– Ещё и нас под Её гнев подведут!
– Пускай вон убираются!
– Люди, вы что? Куда им среди ночи?
– А куда хотят! Одной Беды мало, вторую в гости зовут?
– Как смотреть-веселиться, всем хороши были…
– С их потешек весь город горькими слезами умоется!
– На них Правосудная перстом указала, и нам то же будет!
– Запереть в срубе да запалить, как маловерных в Беду…
– Остынь! О делах Божьих взялся решать?
– Надо, чтобы старец слово сказал!
– А пятерушек – в огонь!
– За Люторадом пошлём!
– Да кто пойдёт? Сам иди, смелый если!
Расправы всё-таки не случилось. Темнота в небе ещё не начала толком редеть, когда скоморохов с руганью и дракой выкинули наружу. Следом полетело имущество.
Рожечник вытряхнул из-за ворота набившийся снег, подобрал занавесь. Тонкие распоры были изломаны, пёстрая полстина жалко обвисла. Невелик труд новые жёрдочки вдеть, а всё обида.
Брекала выглядел полоумным. Волосы щетиной, глаза по ложке. Он схватил старый лубяной короб, где лежали куклы, снасти, балахоны. Сбил расписную крышку, вывалил всё наземь, принялся топтать.
Понукалка ахнул, бросился спасать гудок, не успел. Только хрустнули полички да жалобно вскрикнули струны.
– Брекала! Опамятуйся!..
Но скомороший вожак словно оглох. Тряпичных кукол с их деревянными головами растоптать оказалось труднее. Нагнувшись, он подхватил злодея Тарашечку, треснул им о приворотную надолбу. Болванчик продолжал улыбаться, глумливо и зло. Брекала зашвырнул его прочь… побежал в сторону города, бессвязно крича.
Он боялся – стоит умолкнуть, и тут же вновь подкрадётся шёпот из темноты. «Скоморох… – укорят невидимые уста. – Зачем гонишь Мать, скоморох?»
Там, где люди тесно живут, слухи разлетаются мигом. Любую весть выметут за порог языки болтливых служанок, из уст в уста передадут нищие, вместе с горячими бубликами разнесут улицами горлопаны-торговцы. А уж когда новость доберётся к водоносам, что с утра до ночи таскают по домам кипяток для грева палат, – праздных ушей в городе не останется.
– Слыхали, бабоньки? Богобой-то чем свет благочестному старцу в ноги ударился. Лютораду руки целовать лез…
– Да брось!
– Истинно говорю, желанные, от гончаровой дочки слышала у колодца, а та – от Некши слепого. Поводырь евойный сам видел, как скоморох в святые двери стучался!
«Баран и бочка» только открывал двери первым гостям, а все уже всё знали.
– Лежмя, сказывают, в молельне лежит, вон нейдёт, плачет, лоб расшибает, прощения у Моранушки просит…
– Что ж с ним будет теперь?
– Повинной головы и меч не сечёт.
– Так то меч…
– Люторад не простит. Скажет, как отец его говорил: «То не мой враг – Владычицы!» И не простит!
– А в заезжем-то доме горшки на полках скакали, пол расседался, голос из стены говорил!
– А скомороху самому, говорят, аж перья вороньи с неба слетели, на кафтан тучей липли – не отодрали!
– Охти, страх! Нешто дни последние наступают…
– Люторад не один о Справедливой радеет. Уж как старец велит, так всё и будет.
– Тарашечку, бают, разбил и в маину кинул…
– Правда, что ли? Эх, зря!
– Зря? Вот так отцы Беды допросились!
Румяная девушка подавала гретые щи, рыбную дрожалку и хлеб. Вчера она вместе со всеми поахала бы об участи потешника. Сегодня Брекала стал ещё одним из тех, кто сажал её на колени, искал устами уста… а после замахивался: не до тебя!
И ей было всё равно, цела в кладовой забытая шапка или уже кто-то стащил.
Мужики, приехавшие в лесной зеленец, выглядели кем угодно, только не разбойниками, успевшими порядочно нашалить по дорогам Шегардайской губы. Со стороны поглядеть – самые обычные люди. Да они такими и были, пока самострелы и кистени лежали спрятанные в санях.
Когда всполошились собаки, когда бабы с криком и плачем побежали встречать, Лутошка сперва оробел. Удивился собственной робости, спросил себя, чего испугался. Он уже несколько дней жил при становище боярыни Куки. В охотку помогал деду Хвице, кормил собак. Даже стражу нёс – то с Марнавой, то с молодым Онтыкой. Ловил на себе задумчивый и тревожащий взгляд самой госпожи…
Уже шагнув следом за всеми, острожанин вдруг с удивительной ясностью ощутил: если прямо сейчас, пока никто не следит, схватить лыжи, пуститься в утёк – навряд ли его станут искать. А назавтра или через седмицу, за тридевятым лесом, глядишь и попадутся правские переселенцы. С которыми он в самом деле за Киян-море пойдёт.
Лутошка даже остановился. Метнул глазами влево-вправо. На него никто не смотрел.
Он сделал шаг…
При мысли об одиноких ночёвках, кружащихся волках и беспощадном морозе стало до озноба жаль новообретённой жизни в ватаге. Лутошка мотнул головой: нет уж!..
И побежал следом за всеми.
Уйти, если что, можно будет как-нибудь в другой раз…
– Ну, что тут у нас? – спросил вожак.
Он по-хозяйски сидел на санях, в распахнутой шубе, в меховом треухе, сдвинутом на затылок. В дремучей бороде таял иней, ватаг улыбался, но маленькие голубые глаза сверлили Лутошку, взгляд был тот самый, что мерещился острожанину, когда он удирал от волков. Госпожа Кука ластилась к мужчине, сидела у ног на земле, приникнув к колену.
Лутошка глотнул, сдёрнул шапку, достал пальцами истоптанный мох:
– Добрый господин…
– С чем пожаловал, малый?
Пока Лутошка соображал, как ответить, боярыня потянулась к уху предводителя, зашептала, прикрыв рот ладонью:
– Кудаш… Чёрная Пятерь…
Она только что стёрла с лица колкую и вонючую мазку, щёки подтянулись, были по-девичьи гладкими, бархатными, румяными.
Вожак чуть наклонил голову, выслушал, глаза опасно блеснули. Кулак упёрся в колено.
– Сказывай, парень! Как есть сказывай!
Ватажники оглядывались, стряхивали виснущих баб, подходили, становились послушать.
Острожанин как будто вернулся в берёзовую рассошину, в кольцо хищных теней… Он даже язык не сразу сыскал, но за минувшие дни его столько раз нýдили вспоминать заточение и смерть Кудаша, что короткая повесть обрела даже некое подобие стройности.
