По следам прошлого - Ольга Савченя

Я потерлась щекой между лопатками Кейела, и, кажется, он впервые за эту нашу близость выдохнул. Погладил большими пальцами мои руки и негромко произнес:

— Я в крови. Наверное, тебя измазал.

— Не страшно, — полушепотом ответила я.

На небе таяли остатки красной дымки, разгорались ярче звезды. Двигаться совершенно не хотелось, но более ответственный к делам Кейел пробуждал во мне совесть.

— Нужно повесить на рогатины кабана и попробовать напоить Роми. Его нельзя надолго оставлять. Можно я обниму тебя позже?

Я тихо рассмеялась и вдохнула его аромат. Он сжал мои руки.

— Если ты этого не сделаешь, Кейел, то я сама тебя обниму. Видишь, я все могу.

И отступила, отпуская его. Он с улыбкой повернулся ко мне.

— Ты и в самом деле все можешь.

Мы разобрались с делами только глубокой ночью. Луна сияла на ясном небе, освещая поляну не хуже костра. С трудом напоив Роми и супом, и зельями, мы совсем немного помазали ему горло тем средством, которое Елрех сделала, чтобы хуже работал рвотный рефлекс. Отпаивали его по чуть-чуть, радуясь, что он пришел в сознание. Толком не понимал, что происходит, но самостоятельно все проглатывал и послушно терпел горечь некоторых зелий. Кейел запретил давать больше половины кружки супа, опасаясь, перегружать живот, а может, его успела проинструктировать Елрех.

Сами сели поесть, когда ночная прохлада вынуждала ежиться. Дарок недовольно смотрел на нас, но никак не отмечал вслух нашу заботу друг о друге. А я дорвалась… Упиваясь старой привычкой, заправляла непослушные пряди русых волос за уши, гладила впалые щеки, прислонялась лбом к сильному плечу, обнимала Кейела за талию всякий раз, как выпадал удачный момент. Он постоянно терялся в первые секунды, но потом удерживал рядом и продлевал малейшую близость.

Надо признаться, готовил он не хуже Елрех. А может, я давно не ела наваристого супа — лишь каша да мясо. Или сегодня был особенный день, особенный вечер, который все делал вкуснее, ярче, насыщеннее. Даже состояние Роми и отсутствие Елрех ничуть не омрачало чувства и ощущения.

После плотного ужина Дарок, весь вечер рассказывавший о подвигах многочисленных васовергов, расхваливавший недооцененные нравы и культуру своей расы, а также прелесть северной части Васгора, которую мне, по его словам, обязательно стоит увидеть, подозвал духов воздуха, скрестил руки на груди и мгновенно уснул.

Кейел, словно, как и я, пропускал слова Дарока мимо ушей. Он улыбался едва заметно, лишь одними уголками губ и с блеском в глазах смотрел на костер.

— Тебе тоже пора ложиться, — прошептала я, поднимаясь на колени и подползая к нему. Его снова хотелось трогать, обнимать и целовать. От него не хотелось ни на секунду отдаляться.

Он прикрыл глаза и шире улыбнулся, позволяя обхватить себя за плечи. Но помотал головой.

— Я посижу, а ты ложись. Только сварим мне крепкий отвар из бодрянки.

— Елрех ругает меня, если я ее так называю, — целуя его в шею, прошептала я. От него исходило приятное тепло. — Тебе не холодно?

— Хорошо, — ответил он, запрокидывая голову и гладя меня по рукам от пальцев почти до самых плеч. — А как она ее называет?

— Не помню. Мне проще тоже запомнить бодрянку бодрянкой. — Я рассмеялась, а он усмехнулся. — Варить не в чем.

— В кружке сварим.

Так и сделали. Я готова была согласиться с ним на что угодно. Даже не спорила, что первые полночи буду спать я, а только потом он. Мне и хотелось, чтобы он выспался, но желание угождать любой его прихоти побеждало.

Перед сном я еще раз проверила Роми, и его состояние внесло в радостное настроение свою немалую лепту. Он сам повернулся набок и натянул одеяло, которое отдал ему Кейел, до самого подбородка. Дыхание стало еще лучше, чем было. Жара не было. На мое осторожное прикосновение он вовсе поморщился и отмахнулся, как от надоедливой мухи.

Я легла на еловые ветви и заставила Кейела сесть рядом со мной. Он особо и не сопротивлялся, лишь задержался, отыскивая в траве свой плащ. Когда присаживался, накрыл меня, заверяя, что ему не холодно. Укладываясь удобнее, я взяла его за руку и поднесла к щеке. Сон накатывал, но вместе с ним никак не отпускало желание продлить наступившую и необходимую мне реальность. Он рядом, я могу его трогать, могу прижимать его руку к щеке. И к губам. Могу целовать ее, зная, что он задерживает дыхание, наслаждаясь моим проявлением ласки. Могу. Я все могу.

Мир выглядел таким хрупким, будто чудился наяву. Дотронусь неосторожно — мигом все разрушу. И только лунный холод, пробирая до костей, трезвил меня.

Не чудится. Все происходит в самом деле…

Асфи, подложив руки лодочкой под голову, спала за моей спиной. Ее дыхание и невинный вид успокаивали меня, убаюкивали. А спать было нельзя… Лес купался в мрачной синеве. Звуки в нем то настораживали резкостью и близостью, то развлекали загадкой, кто воет и как далеко.

Думать об Асфи не хотелось, и я гнал любые мысли, которые рождались в голове от одиночества. А их было много, и они успевали даже мимолетным касанием разума взбудоражить чувства.

Жестокость со Стрекозой. Объятия с васовергом — словно очередное предательство.

«Он умер»… Почему это обидело сильнее всего?

И ее забота о Ромиаре… Удивила. Как в ней помещается столько всего? И любви, и ненависти.

И мы вместе. Но одновременно — нет… Что Лери? Лери из жизни не выковырять, тут Асфи права. Значит, мы вместе, пока наши пути лежат по одной дороге. А потом?..

Потом не было. Ни в мыслях, ни в фантазиях — нигде.

Об этом лучше не думать.

Асфи, свернувшись на боку, спала за спиной. Прижимаясь ко мне ногами, согревала мою поясницу, и дрожь от холода изредка отпускала даже от этого крошечного тепла. А крошечное ли оно? Я невольно сравнивал Асфи и Лери. Не хотел сравнивать, не хотел предавать ни одну девушку, ни вторую, но и от этих мыслей так легко отмахнуться не получалось. Казалось, Асфи дарит тепло постоянно и охотно. Закрадывалось подозрение, что так и должно быть, когда тебя в самом деле любят. Я гнал его, чтобы оно не множило мерзкое чувство обиды.

Дарок храпел, сидя возле костра. Пламя бросало на крупное лицо свет, показывало взору шрамы, рубцы, морщины. Во сне васоверг часто скалился и чесался, вызывая омерзение. Зачем ему Асфи?

Стоило вспомнить о девушке, как она вздрогнула. Я мигом склонился к ней. Асфи морщилась, как от боли. Мышцы на лице задрожали, а вся она съежилась и что-то тихо пробормотала на выдохе.

— Тише, — прошептал я.

Поднес пальцы к бледной щеке и застыл, не смея коснуться. Вдруг задремал, и все это чудится? Сердце билось с силой, страх овладел до самого нутра. Пальцы свело от напряжения, и я сжал их в кулак. Девочка опять поморщилась, ресницы задрожали, и что-то блеснуло в уголке глаза. Слеза?