Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

— Наташа.

Дверь отворилась, но появился не чайный столик. Вошел, славатебе господи, вполне обыкновенно одетый человек. Еще одна красная сутана — и явзреву, как бык, подумала Джастина.

Но это был не совсем обыкновенный человек, хотя и несвященник. Наверно, у них тут в Ватикане есть еще и такой порядок, мелькнуло вбеспорядочных мыслях Джастины, что заурядным людям сюда доступа нет. Этот не точтобы мал ростом, но на редкость крепкого сложения и потому кажется болеекоренастым, чем есть на самом деле: могучие плечи, широкая грудь, крупнаяльвиная голова, руки длинные, точно у стригаля. Что-то в нем обезьянье, но весьоблик дышит умом, и по движениям и походке чувствуется — он быстрый, какмолния, если чего-то захочет, тотчас схватит, опомниться не успеешь. Схватит и,может быть, стиснет в руке и раздавит, но не бесцельно, не бессмысленно, а стончайшим расчетом. Кожа у него смуглая, а густая львиная грива — в точностицвета тонкой стальной проволоки и, пожалуй, такая же на ощупь, если стальнуюпроволоку, пусть самую тонкую, можно уложить аккуратными мягкими волнами.

— Вы как раз вовремя, Лион, — сказал кардиналВитторио все еще по-английски и указал вошедшему на кресло по другую руку отсебя. — Дорогая моя, — сказал он Джастине, когда тот поцеловал егоперстень и поднялся, — познакомьтесь, это мой близкий друг, герр ЛионМёрлинг Хартгейм. Лион, это Джастина, сестра Дэна.

Хартгейм церемонно поклонился, щелкнув каблуками, коротко,довольно холодно улыбнулся Джастине и сел поодаль, так что она со своего местане могла его видеть. Джастина вздохнула с облегчением; вдобавок, по счастью,Дэн с привычной непринужденностью опустился на пол возле кресла кардинала деБрикассара, как раз напротив нее. Пока она видит хоть одно знакомое, а темболее любимое, лицо, ей ничего не страшно. Однако эта комната и люди в красном,а теперь еще и этот, смуглый и хмурый, начинали ее злить куда больше, чемуспокаивало присутствие Дэна: отгородились от нее, дают знать, что она здесьчужая! Что ж, она перегнулась в кресле и опять начала почесывать кошку,чувствуя, что кардинал Витторио заметил ее досаду и это его забавляет.

— Ее обработали, котят не будет?

— Разумеется.

— Разумеется! Хотя не знаю, чего ради вы беспокоились.Довольно уже только жить в этих стенах, тут кто угодно станет бесполым.

— Напротив, моя дорогая, — с истиннымудовольствием глядя на нее, возразил кардинал Витторио. — Мы, люди, самисделали себя психологически бесполыми.

— Позвольте с вами не согласиться, вашевысокопреосвященство.

— Стало быть, наш скромный мирок вам пришелся не подуше?

— Ну, скажем так, я чувствую себя здесь немного лишней,ваше высокопреосвященство. Приятно побывать у вас в гостях, но жить здесьпостоянно я бы не хотела.

— Не могу вас за это осуждать. Я даже не уверен, чтовам приятно здесь гостить. Но вы к нам привыкнете, потому что, надеюсь, будетеу нас частой гостьей.

Джастина усмехнулась.

— Терпеть не могу быть благонравной, — призналасьона. — Во мне сразу просыпаются самые зловредные качества характера… Дэн,конечно, уже от меня в ужасе, я, и не глядя на него, это чувствую.

— Я только гадал, надолго ли хватит твоегоблагонравия, — ничуть не смущаясь, отозвался Дэн. — Джастина ведьвоплощенный дух непокорства и противоречия. Поэтому я и не желаю лучшей сестры.Сам я отнюдь не бунтарь, но восхищаюсь непокорными.

Хартгейм немного передвинул свое кресло, чтобы не терятьДжастину из виду, когда она перестала играть с кошкой и выпрямилась. Рука снезнакомым женским запахом уже наскучила пушистой красавице — и она, невставая, гибким движением перебралась с колен, обтянутых красным, на серые,свернулась в клубок под лаской крепких, широких ладоней герра Хартгейма изамурлыкала так громко, что все засмеялись.

— Уж такая я уродилась, безо всякогоблагонравия, — сказала Джастина, робости она не поддавалась, как бы нибыло ей не по себе.

— Мотор в этом звере работает превосходно, —заметил герр Хартгейм, веселая улыбка неузнаваемо преобразила его лицо.По-английски он говорил отлично, безо всякого акцента, разве что «р» у негозвучало раскатисто, на американский манер.

Общий смех еще не утих, когда подали чай, разливал его, какни странно, Хартгейм и, подавая чашку Джастине, посмотрел на нее кудадружелюбней, чем в первую минуту знакомства.

— У англичан чай среди дня — самая важная трапеза,правда? — сказал он ей. — За чашкой чая многое происходит. Думаю, этопотому, что посидеть за чаем, потолковать можно чуть ли не в любое время, междудвумя и половиной шестого, а от разговоров жажда усиливается.

Следующие полчаса подтвердили его замечание, хотя Джастина вбеседу не вступала. Речь шла о слабом здоровье Папы, потом о холодной войне,потом об экономическом спаде; все четверо мужчин говорили и слушали так живо,увлеченно, что Джастина была поражена — пожалуй, вот что объединяет их всех,даже Дэна, он теперь такой странный, совсем незнакомый. Он деятельно участвовалв разговоре, и от Джастины не ускользнуло, что трое старших прислушиваются кнему до странности внимательно, едва ли не смиренно, как бы даже сблагоговением. В его словах не было незнания или наивности, но чувствовалосьчто-то очень свое, ни на кого не похожее… чистое. Может быть, они так серьезно,так внимательно к нему относятся потому, что есть в нем чистота? Ему онаприсуща, а им — нет? Быть может, это и правда добродетель и они ею восхищаютсяи тоскуют по ней? Быть может, это величайшая редкость? Эти трое совсем разные,и, однако, все они гораздо ближе друг к другу, чем любой из них к Дэну. Но дочего трудно принимать Дэна так всерьез, как принимают его эти трое! Да,конечно, во многом он больше похож не на младшего, а на старшего брата; иконечно же она чувствует — он очень умный, даже мудрый, и поистине чистый. Нопрежде они двое всегда жили одной общей жизнью. А теперь он от нее далек, ипридется к этому привыкнуть.

— Если вы хотите сразу перейти к молитвам, Дэн, япровожу вашу сестру до гостиницы, — повелительно заявил Лион МёрлингХартгейм, не спрашивая, что думают на этот счет другие.

И вот она спускается по мраморной лестнице с этим властнымкоренастым чужаком и не решается заговорить. На улице, в золотом сиянииримского заката, он берет ее под руку и ведет к черному закрытому «мерседесу»,и шофер вытягивается перед ним по стойке «смирно».

— Не оставаться же вам первый вечер в Риме одной, а уДэна другие дела, — говорит он, садясь вслед за Джастиной в машину. —Вы устали, растерялись в новой обстановке, и спутник вам не помешает.

— Вы, кажется, не оставляете мне выбора, герр Хартгейм.

— Зовите меня, пожалуйста, просто Лион.