Дипломатия - Генри Киссинджер

Именно такого мнения придерживается Артур Шлезингер-младший, который утверждал, что Рузвельт подготовил укрепленный плацдарм на тот случай, если что-то омрачит советско-американские отношения: «огромная армия, сеть баз на других территориях, планы всеобщей военной подготовки в мирное время и англо-американская монополия на атомную бомбу»[554].

Действительно, все эти средства имелись в распоряжении Рузвельта. Но мотивацией их подбора в совокупности было скорее доведение до логического конца военных усилий, а не подстраховывание на случай советского экспансионизма. Базы были получены ради передачи эсминцев Великобритании; атомная бомба предназначалась для использования против нацистов и Японии; и все свидетельствует о том, что Рузвельт собирался в кратчайший срок демобилизовать армию и вернуть ее домой — он на самом деле говорил об этом неоднократно. Без сомнения, если бы Рузвельт убедился в недобросовестности Сталина, то стал бы опытным и решительным противником советского экспансионизма и имел бы в своем распоряжении уже описанные инструменты. Однако существует мало подтверждений того, что он когда-либо вообще приходил к подобному выводу или рассматривал свои военные возможности применительно гипотетической конфронтации с Советским Союзом.

Когда война стала близиться к завершению, Рузвельт и на самом деле стал выказывать раздражение тактикой Сталина. И все-таки на протяжении всей войны Рузвельт оставался удивительно последовательным и даже весьма выразительным в своей преданности советско-американскому сотрудничеству, и он считал самой главной для себя задачей преодолеть недоверие со стороны Сталина. Возможно, Уолтер Липпман был прав, когда говорил о Рузвельте: «Он не доверял никому. И он полагал, что сможет перехитрить Сталина, но это было уже совсем другое»[555]. Если его намерения были действительно таковы, то они не увенчались успехом.

Рузвельт полагался на личные отношения со Сталиным в такой форме, на какую ни за что не пошел бы Черчилль. Когда Гитлер вторгся в Советский Союз, Черчилль объяснял решение Великобритании поддержать Сталина фразой, не содержавшей ни личного, ни морального одобрения: «Если бы Гитлер вторгся в ад, то он [Черчилль] бы замолвил за дьявола словечко в палате общин!»[556] Рузвельт не выказал такой сдержанности. Вскоре после вступления Америки в войну он сделал попытку организовать встречу со Сталиным в Беринговом проливе, не приглашая на нее Черчилля. Это должна была бы быть «неофициальная и совершенно обычная совместная поездка на несколько дней для нас двоих», чтобы достичь «общего понимания вещей». Рузвельт собирался взять с собой только Гарри Гопкинса, переводчика и стенографиста, а свидетелями были бы лишь моржи и чайки[557].

Встреча в Беринговом проливе так никогда и не состоялась. Но две встречи на высшем уровне действительно имели место — в Тегеране с 28 ноября по 1 декабря 1943 года и в Ялте с 4 по 11 февраля 1945 года. И в том, и в другом случае Сталин сделал все возможное, чтобы показать Рузвельту и Черчиллю, что им встреча нужна гораздо больше, чем ему; даже места встреч были выбраны так, чтобы разубедить англичан и американцев в возможности заставить его пойти на уступки. Тегеран был всего лишь в нескольких сотнях километров от советской границы, а Ялта, разумеется, находилась на советской территории. И в том, и в другом случае западным лидерам приходилось преодолеть тысячи километров, что было особенно трудно для такого человека, как Рузвельт, инвалида уже во времена Тегеранской встречи. К моменту Ялтинской конференции президент был смертельно болен.

Ялта стала символом позора с точки зрения формирования облика послевоенного мира. И тем не менее когда проходила эта конференция, советские войска уже давно перешагнули все границы 1941 года и были в состоянии в одностороннем порядке установить советский политический контроль над всей остальной Восточной Европой. Если бы вообще послевоенное устройство должно было стать темой какой-то из встреч на высшем уровне, то самое время обсуждать его было бы в Тегеране, за год и три месяца до Ялты. До этого момента Советский Союз воевал, чтобы избегнуть поражения; во время Тегеранской конференции Сталинградская битва была уже выиграна, победа обеспечена, а сепаратная советско-нацистская сделка была крайне маловероятной.

В Тегеране Рузвельт первоначально планировал остановиться в американской миссии, находившейся на некотором расстоянии от британского и советского посольств, стоявших стена к стене. И потому было постоянное беспокойство по поводу того, что, следуя на заседание на советской или британской территории, Рузвельт может пасть жертвой какого-нибудь бомбометателя, симпатизирующего державам «оси». В силу этого на первом же пленарном заседании, проводившемся в здании американской миссии, Рузвельт принял приглашение Сталина занять виллу на советской территории. Она была меблирована в вычурном пестром стиле советского дизайна внутренних помещений для высших руководителей, и, несомненно, была по такому случаю напичкана подслушивающими устройствами.

Приняв предложение Сталина разместиться у него, Рузвельт не мог послать более мощного сигнала с выражением доверия и доброй воли. И тем не менее этот жест не оказал заметного влияния на стратегию Сталина, суть которой заключалась в суровой критике Черчилля и Рузвельта за задержку с открытием второго фронта. Сталину нравилось заставлять своих собеседников защищаться. В данном случае это было особенно выгодно, поскольку переключало внимание на регион, отдаленный от места предстоящего соперничества. Он заполучил официальное обещание открыть второй фронт во Франции к весне 1944 года. Трое союзников также договорились о полной демилитаризации Германии и о своих будущих зонах оккупации. Однажды, когда Сталин стал настаивать на ликвидации 50 тысяч немецких офицеров, Черчилль покинул зал заседаний и вернулся только после заверений вышедшего за ним вслед Сталина о том, что он пошутил, что в свете ставшего теперь известным массового уничтожения польских офицеров в Катыни, возможно, и не было шуткой[558]. А затем во время частной встречи Рузвельт обрисовал скептически настроенному Сталину идею относительно «четырех полицейских».

Все эти вопросы отсрочили обсуждение послевоенного обустройства, которое было запланировано лишь на последний день конференции. Рузвельт согласился с планом Сталина сдвинуть границы Польши на запад и указал, что не собирается давить на Сталина по вопросу о Прибалтике. Если советские войска оккупируют прибалтийские государства, как сказал он, ни Соединенные Штаты, ни Великобритания не собираются их оттуда «выгонять», хотя он также рекомендовал устроить плебисцит. Дело заключалось в том, что Рузвельту в Тегеране в такой же степени не хотелось детально обсуждать устройство послевоенного мира, как и за полтора года до этого, во время визита в Вашингтон Молотова. Поэтому он высказал собственные соображения по поводу сталинских планов послевоенного устройства Восточной Европы весьма осторожно, чуть ли не извиняющимся тоном. Рузвельт обратил внимание Сталина на наличие в Америке шести миллионов избирателей польского происхождения, которые могли оказать влияние на его переизбрание в наступающем году. И, хотя «лично он был согласен с точкой зрения маршала Сталина относительно необходимости восстановления польского государства (ему), хотелось бы видеть его восточную границу сдвинутой дальше на запад, а его западную границу отодвинутой даже к реке Одер. Он надеялся, однако, что маршал поймет, что по указанным выше политическим причинам он не может принимать участия в выработке каких бы то ни было решений здесь в Тегеране или будущей зимой по данному вопросу, и что он не может публично принимать участие в такого рода договоренности в настоящее время»[559]. Это вряд ли сигнализировало Сталину, что тот идет на большой риск, продолжая действовать в одностороннем порядке; в действительности это подразумевало, что согласие Америки после выборов было по существу формальностью.