Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

class="p1">В течение какого-то месяца с помощью незамысловатого идеологического инструмента — легенды о предательстве императрицы и Распутина — они смогли кардинальнейшим образом изменить в свою пользу всю расстановку политических сил в стране.

Прежде всего, результатом ноября 1916 года стало резкое укрепление позиций Госдумы как института, изменение отношения к ней. Это хорошо подмечено в «осведомительном материале», отправленном по инстанции генерал-майором Глобачевым: «Дума в своем нынешнем составе еще недавно считалась левой прессой и демократическими кругами «черносотенной», «буржуазной», «собранием прихвостней Горемыкина» и пр. Заседание 1-го ноября 1916 года заставило широкие массы более доверчиво отнестись к Думе, в которой вдруг сразу увидели «лучших избранников народа», «представителей Всея Руси» и пр… Популярность оппозиционной части Думы и газетная шумиха по поводу различного рода политических резолюций, вынесенных общественными организациями и съездами, заставили обывателей забыть недавние нападки на «черносотенную» Думу и говорить лишь о «мужестве Милюкова и Родзянки», об их решимости «бороться до конца» и пр.»[1371]. Дума, усиливая свою роль, превращалась в руках ориентированного на свержение императора руководства в главный институциональный механизм смены режима, становилась в глазах его противников (за исключением большевиков и анархистов) естественным и желанным союзником.

Дума смогла повлиять на позицию не только общественного мнения, но и других важнейших государственных институтов, в том числе составлявших основную опору режима.

Думская агитация стала встречать поддержку в Государственном совете. Программная речь Трепова в верхней палате парламента была выслушана молча. В ответ прозвучали весьма резкие выступления от крайних флангов выборной части Госсовета. Если зажигательная речь Грима от группы депутатов, избранных от высших учебных заведений, по своему содержанию мало чем отличалась от недавнего думского выступления Милюкова, то правый Карпов, представлявший дворянскую группу, звучал в унисон с Пуришкевичем. «Но наибольший успех, по всей видимости, имело мое выступление от Центра, — скромно замечал князь Александр Голицын. — Указав на нарастающее оппозиционное настроение в стране буквально во всех общественных кругах, я поставил в ущерб Трепову то, что он согласился принять пост премьер-министра, не обеспечив за собою всю полноту власти, без которой он является простой марионеткой в руках безответственного мужика… За целый год молчания у меня столько накопилось в душе горечи и обиды за происходящие в стране неурядицы из-за отсутствия у кормила правления сильного, волевого человека, могущего выправить крен Государственного корабля и уразумить безвольного и слабого Государя, что речь моя, я сам почувствовал, была настолько сильна по искренности своей, болезненно затронула патриотические чувства каждого, что в Государственном совете произошло то, чего не помнят анналы его и что по твердо установившемуся обычаю не допускалось — Совет по окончании моей речи разразился рукоплесканиями не только со стороны выборных его членов, но и со стороны назначенных»[1372].

По итогам обсуждения Госсовет вынес небывалую, полностью в думском духе, формулу перехода к очередным делам, в которой предлагал «устранить влияние темных безответственных сил» на государственные дела и составить «работоспособное правительство, опирающееся на доверие и сочувствие страны, способное работать совместно с действующими законодательными учреждениями». За формулировку о «темных силах» голосовали 105 сановников, против — 23; за смену правительства — 64 против 34[1373].

Позиция Думы встретила поддержку и еще в одном оплоте режима — объединенных дворянских обществах, проводивших свой XII, и, как оказалось, последний, съезд в столице с 29 ноября по 4 декабря 1916 года. Спецслужбы отметили непосредственное воздействие руководителей Думы наумы объединенного дворянства. «Действуя как орудие в руках Милюкова, Родзянко в те дни делал все возможное, чтобы, вступив в контакт с Объединенными дворянскими обществами, втянуть их в тайный заговор против царя, — вспоминал последний директор Департамента полиции Александр Васильев. — Переговоры, которые он в это время вел с предводителем дворянства Московской губернии Базилевским, с Сомовым, занимавшим такой же пост в Петербургской губернии, и с председателем Постоянного совета Объединенных дворянских обществ Самариным, едва ли можно назвать иначе, чем государственной изменой»[1374].

В центре внимания дворянских предводителей сразу же оказалось письмо председателя Постоянного совета Струкова, где он предостерегал о смуте, которую сеет Прогрессивный блок. Делегаты, особенно сами входившие в Прогрессивный блок, придали съезду прямо обратную направленность. Владимир Львов, которого во всех списках Временного правительства называли будущим обер-прокурором Священного Синода, обрушился на темные силы во главе с Распутиным, подрывающими основы церкви. Прогрессивный блок тем и хорош, что «ставит задачу избавиться от темных сил, которые более опасны, чем даже Чхеидзе и Керенский». Член Госсовета от Саратовской губернии Дмитрий Олсуфьев доказывал, что в Прогрессивный блок вошла вся страна: Дума, Государственный совет, Синод с высшим духовенством, «вся русская буржуазия с миллионными капиталами, вошли все городские организации, организации рабочих. Вне остался только мужик — «сфинкс», на которого и рассчитывает опереться власть». Впервые на съезде дворянства звучала критика в адрес императора.

Съезд пошел на такой беспрецедентный шаг, как принятие политической резолюции, что явилось эпатирующим отходом от основополагающего принципа дворянской организации: обращаться только к монарху и только в качестве его верных слуг. В резолюции выражалась тревога по поводу наступления «темных сил», угнетения церкви, «потрясения гражданского управления». Констатировав, что власть не обладает «единством мысли и воли и не пользуется доверием народа», объединенное дворянство предложило «создать правительство сильное, русское по мысли и чувству, пользующееся народным доверием и способное к совместной к законодательными учреждениями работе; однако ответственное только перед монархом»[1375]. Председателем Постоянного совета вместо Стукова съезд избрал Самарина — московского городского предводителя и известного борца с «темными силами». На следующий день кадетский официоз не без удивления отметил «огромный сдвиг, который еще вчера казался невероятным» и чуть ли не переход объединенных дворян на позиции Прогрессивного блока[1376].

Осуществленная думскими революционерами в течение недель стремительная делегитимизация верховной власти подстегнула и радикализм земского движения, которое еще совсем недавно подвигало Милюкова сотоварищи к более решительным действиям. Земский и Городской союзы объявили об экстренном созыве своих съездов. Не желая иметь дело с очередным массовым и авторитетным антиправительственными митингами в разгар войны, власти запретили их проведение. Ответом стал новый всплеск оппозиционных страстей и приглашение делегатов явочным порядком, как это делалось в 1905 году.

К открытию съезда князь Львов приготовил речь, которая так и не прозвучала, но также широко разошлась в списках. В ней он призывал не останавливаться на «чувствах негодования, презрения, ненависти», а в условиях, «когда власть стала совершенно чуждой интересам народа», принимать всю ответственность на себя[1377]. Московское охранное отделение бдительно отслеживало ситуацию: «9-го декабря в 1 час дня должно было состояться собрание