Белые пешки - Екатерина Звонцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ту минуту Нике остро захотелось поговорить с Марти. Сказать… что? «Прости, я могла ошибаться»? «А ты можешь достать мне образец почерка твоего ректора»? «Слышала о Жеводанском Звере»? Она не успела это придумать. Алеф тихо закончил:
– Как сейчас помню Толины похороны: стоит среди наших сослуживцев эта Лариса, посеревшая, худая, как галчонок. Трясется. Она положила на могилу розы, какой-то такой ослепительно белый сорт, который сама вывела, и сказала: «Он когда-нибудь и меня заберет». Я подумал, что она про своего духа. Но, может, про Добрынина? Вот и забрали.
Чем больше мы работаем, тем больше я схожу с ума. В результате села рисовать схему и обозначать на ней фигуры. Сестры «Онегины» Шапиро. Нагарин, «Извозчик без головы». Лариса «Персефона». Фредерик Самойлов. Пешки. Антон Навин. Конь. Учитель Дэна и капитан Добрынин. Слоны. Врач. Ладья. Не хватает немногих. А больше всего я боюсь, что, собрав черную половину доски, убийца захочет собирать белую. Или уже собирает? Где эти трупы?
10.02.2007. Саша
Привет, тетрадка! Ничего себе, я бросила тебя почти на полтора месяца! Прости, мне стыдно, я ведь правда тебя очень полюбила. Обиды тут, кстати, ни при чем: с девочками у нас все как-то наладилось после НГ, ну а с мальчиками и не портилось. Просто многовато учебы. Ну и шутка ребят про то, что меня «планетарий съел», не с потолка взялась. Я много провожу там времени, много узнаю разного и даже в универ это уже просочилось: пишу курсовую по космической фантастике. Такие дела. Спасибо Дэну, завалил меня книжками по любимым «Звездным войнам».
А вот свои книжки я все еще не пишу, поэтому расстраиваюсь. В этом мы с Аськой одинаково кислые, но у нее хоть музыка есть, а у меня ни фига, одни звезды. Смотрю на них каждый раз и прошу: а подкиньте сюжетец! Ну хоть какой-нибудь! Чтобы как раньше, сам пришел, а я только записала. Но нет.
Сегодня было «типичное утро взрослой Саши Пушкиной»: серое, промозглое, тухленькое, хотя февраль выдался вполне теплый, ясный, будто и весна скоро. Я долго просто лежала, смотрела в потолок и жутко жалела, что не завела собаку, когда все заводили. Вот был бы у меня кто-нибудь большой и лохматый вроде Обломова, запрыгивал бы каждое утро в кровать с призывом «Гулять, хозяйка!» Или хотя бы маленький, скромный, похожий на плюшевую игрушку, как Аськин Рублик. Он еще и компактный, видимо, карликовой породы просто, а не щенок, как она думает. Но нет, мама собаку завести не разрешила. Потому что у нас кот, Турич, усатый, матерый и презирающий всех, кроме нее. В мою комнату Турич даже не ходит, мама считает, что это из-за «собачьего духа», которым я вечно пропитываюсь, побывав у друзей в гостях. Не знаю. Но собаку хочу. Когда-нибудь.
Пока заставляла себя отлепиться от кровати, вспомнилась школа. Я тогда легко вскакивала в семь, в то время как ребята клевали носом. И это не «Онегин, я была моложе», скорее дело в том, что я шла на уроки, зная: меня ждут друзья, и я отлично проведу время. Сейчас по-другому. В универе все сложнее, унылее. Впрочем, это не мешает мне иногда любить утро. Например, когда папа, уходя на работу, оставляет на плите турку вареного кофе.
Как сегодня. Никто не варит кофе лучше, чем он. Научился в Южной Америке, когда ездил изучать вымирающих животных. И каждый раз эта его маленькая керамическая турочка с «индейской» росписью как бы говорит мне: «Ты не одна».
Сидя у окна с чашкой, Саша не могла избавиться от странного воспоминания. Связано оно было не с кофе, не с папой и не с животными. С этим воспоминанием она проснулась, и было непонятно, зачем сейчас, спустя почти полгода, оно вдруг вернулось. Но так бывает: в ухо может попасть вода, а в мозг – образ из прошлого. Ненужный, мешающий, но не желающий вытряхиваться. Воспоминание не было совсем уж неприятным, но горчило. Как кофе, который сейчас обжигал горло. И если подумать… оно откликалось на Сашино нынешнее настроение. Или все-таки было его причиной?
Задумавшись, она придвинула поближе одну из старых тетрадей со сказками, так и не заполненную до конца. Пробежала глазами убористые строчки и бесцельно уткнулась взглядом в чистый лист. Писать не выходило. Никак. Издатели над ней, видимо, сжалились: перестали выспрашивать, попросили только связаться, когда что-то появится.
Вот оно. «Что-то появится». Пока Саше казалось, что появляются одни печали. И что понять это можно было еще летом.
После кошмарной презентации, где мы узнали об эпидемии, у нас с Асей было еще несколько встреч с читателями. Мы исправно туда ходили. Не хотелось, вообще было все равно, что делать, как жить. Но редактор пихала нас везде, где можно, и утешала: «Все будет хорошо, девочки. Отвлекитесь, девочки. Потом будете жалеть, девочки». Сейчас, слушая лекции по издательскому делу, я понимаю, что и правильно: авторов-истеричек вроде нас надо нежно подпинывать в нужном направлении, а то они могут ныть вечно. А тогда казалось, она просто черствая. Да и это была жуткая ерунда – отвечать на одни и те же вопросы про вдохновение, врать про то, какие мы гениальные и творческие. Впрочем, возможно, за меня говорит просто лень.
Однажды нас позвали на вручение какой-то премии. Мероприятие было дохлое, и Ася, совсем психанув, сбежала через полчаса, что-то наврала про сестру. А вот я не успела: наша надсмотрщица ко мне подсела и начала громко, на ползала, мечтать, что когда-нибудь и мы с Асей будем лауреатами и она будет страшно горда держать в руке статуэтку в виде балерины, танцующей на раскрытой книге… Тем временем на сцену вышла очередная жертва славы – неопределенного возраста, скорее всего, к тридцати. Она была похожа на женскую засушенную версию Левы: темноглазая, волосы густые и пышные, рыжеватые, падающие на глаза. И ходила так же уверенно, быстро, только вот украшений было слишком много: крупные серьги, колье, широкие браслеты, перстни. В общем, увешанная, как чахлая елка, странненькая тетка. Она сказала слова, мало отличающиеся от кучи других. Взяла балерину и пошла на место. От всего
