Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий - Питер Франкопан

Другая трудность заключалась в том, чтобы найти его тихо – первая миссия агентов Абвера, замаскированных под врачей лепрозория, закончилась провалом: один был убит, другой ранен, попав в засаду афганских войск. Когда же, наконец, удалось установить связь, оказалось, что требования Факира в обмен на помощь против британцев граничат с абсурдом[1523]. Работа в остальном регионе была не менее энергичной. Многих в Иране и Ираке захватывал динамизм Гитлера и его риторика. Полностью совпадали, например, глубокий антисемитизм нацистского режима и некоторых ведущих теоретиков ислама. Великий муфтий Иерусалима, Мухаммед аль-Хусейни, приветствовал возвышение человека, которого называл «аль-хаджи Мухаммед Гитлер». Антисемитские взгляды нацистского лидера лили воду на мельницу человека, всегда готового призывать к убийствам евреев, которых он именовал «червями и паразитами»[1524]. Восхищения Германией в регионе пошли гораздо дальше. Некоторые ученые отмечают сходство между идеологией, которую Гитлер установил в Германии в 1930-е годы, и принятой в Персии программой, предполагающей «очищение» персидского языка и обычаев, а также сознательное усилие по возвращению назад – как это делали нацисты – к полумифическому, золотому веку. Действительно, решение официально изменить название с Персии на Иран якобы было результатом работы дипломатов Тегерана в Берлине, где шаху разъяснили важность идей «арийства» и общего этимологического и псевдоисторического наследия, на которое может легко ссылаться Иран[1525]. Основание «Баас» – партии «возрождения» в Ираке – также во многом произошло благодаря нацистской пропаганде и идее перерождения[1526]. А еще был обмен репликами между Гитлером и послом Саудовской Аравии. «Мы относимся к арабам с глубочайшей симпатией по трем причинам, – говорил Гитлер послу в 1939 году. – Во-первых, у нас нет никаких территориальных претензий на арабские земли. Во-вторых, у нас общие враги. А в-третьих, мы плечом к плечу боремся с евреями. Я не успокоюсь, пока последний из них не покинет Германию»[1527]. Таким образом, неудивительно, что Лондон и Париж готовили план за планом, чтобы сдержать германцев и Советы. Глава французского штаба Клод Гамелин предлагал план постройки цитадели, в идеале на Балканах, откуда можно было бы давить на Германию с тыла в случае необходимости[1528]. Эту идею, поддержанную премьер-министром Франции, свиноподобным Эдуардом Даладье, воспринимали серьезно, но потом отбросили.

Ее заместил дерзкий план нападения на Скандинавию, чтобы перерезать линию поставок шведской железной руды, который с энтузиазмом поддерживал Уинстон Черчилль, в то время первый лорд Адмиралтейства. «Ничто не может быть смертоноснее… чем остановить на три или даже шесть месяцев эти поставки, – писал Черчилль. – Британии следует поколебать нейтралитет Норвегии и заминировать норвежские прибрежные воды. Эти шаги поставят под вопрос боеспособность Германии и… само существование государства»[1529]. Подрыв линий снабжения Германии находился в центре обсуждений. В конечном счете, весной 1940 года взгляды обратились на Баку. Начальник штаба французских ВВС генерал Вюллемин отстаивал план, согласно которому союзные силы должны были использовать базы на Ближнем Востоке для атаки целей, в первую очередь на территории Азербайджанской ССР. Авиаотряды, базирующиеся на британских базах в Ираке и французских в Сирии, могли, как считалось, снизить добычу нефти на Кавказе вдвое за 2–3 месяца. Согласно первой редакции плана, это бы имело «решающие последствия для СССР и Германии». Последующие версии обещали еще более радужные перспективы: более мелкие атакующие звенья могли доставить ту же бомбовую нагрузку за меньший период времени[1530]. Результаты бомбардировки Кавказа были бы блестящими, соглашались британские стратеги: произошло бы «немедленное разрушение промышленного и сельскохозяйственного секторов экономики России, которые были бы постепенно парализованы до полной утраты работоспособности». Это уничтожило бы все надежды Германии на разумное распределение российских товаров к своей выгоде и, с этой точки зрения, оказало бы решающее влияние на исход войны. Французские и британские прожектеры окончательно убедились, что разрушение русской нефтедобычи наилучшим образом устранило бы угрозу со стороны Германии[1531]. Все эти планы совместных действий рухнули, когда Гитлер предпринял молниеносную атаку на Францию. Для многих германский марш выглядел работой тактического гения, застающего защитников врасплох сериями блестящих операций, тщательно спланированных штабами и искусно исполненных армией, закаленной в боях и имеющей постоянно растущий опыт завоевания чужих земель. На самом деле из современных исследований ясно, что успех во Франции дался не просто так. Много раз Гитлер терял терпение, приказывая солдатам занять позицию, а затем находя, что приказы достигают командиров частей продвинувшимися на много миль вперед от того места, которое предполагалось занять.

Гейнц Гудериан, бравый прусский командир танкового корпуса, был освобожден от должности за неподчинение, когда продолжал двигаться, и это при том, что приказ занять позицию, скорее всего, вообще к нему не попал. В это время Гитлер так боялся, что его войска попадут в несуществующую западню, что был на грани нервного срыва[1532]. Быстрое продвижение было незаслуженным призом для игрока, испытывающего удачу. Век империй в Восточной Европе подошел к концу с началом Первой мировой. Теперь, вместо того, чтобы постепенно угаснуть, Германия готовила сокрушительный удар. В то время как королевские ВВС готовились взлететь для битвы за Британию, громкие голоса возвещали конец эпохи. Германский посол в Кабуле прогнозировал, что к концу лета Гитлер войдет в Лондон. В предвкушении окончательного падения Британии посыпались конкретные предложения афганским руководителям: в частности, в обмен на отказ от нейтралитета, который страна заняла в начале войны, Германия предлагала солидный кусок Северо-Восточной Индии, а также порт Карачи, как только овладеет всем этим. Это было впечатляющее предложение. Даже британский эмиссар в Кабуле осознавал, что британское судно выглядит тонущим, и для того чтобы просто предполагать, что оно останется на плаву, уже требовались смелость и вера. Шаги вроде снижения расценок на перевозку афганского хлопка, чтобы избежать обвала местной экономики, были мельчайшими из символических жестов, а также знаком того, какой ограниченной в возможностях оказалась Британия. В этот критический момент афганцы не поддались, может быть, они колебались, но на сторону Германии не склонились[1533]. Летом 1940 года Британия и ее империя отчаянно цеплялись за жизнь. Росчерк пера в московских предрассветных сумерках прошлого лета, скрепивший соглашение между нацистской Германией и коммунистическим Советским Союзом, изменил облик мира, и очень быстро. Будущее обещало новую сеть связей, которая соединит Берлин через Советский Союз с глубинами Азии и индийского субконтинента, которая перенаправит торговлю и ресурсы из Западной Европы в Центральную.