Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е - Дмитрий Быков

Он как будто и ждал этого.

— Оставьте девушку в покое, — решительно шагнул он к Ваське. — Насильно мил не будешь.

Васька до того был изумлен неожиданной атакой, что ничего не мог сказать в течение минуты.

— Это опять вы будете, — наконец произнес он, и глаза его налились мутным и свирепым блеском.

— Оставьте девушку, — повторил твердо Молодецкий.

Приятели и остальные посетители пивной повернули головы. Стало тихо. Крыло вентилятора дробило воздух, и в наступившей тишине раздавалось его мерное шмелиное жужжание.

— Это мы лучше знаем, как нам делать, а тебе какое дело? Береги нос, если он у тебя один! — Васька угрожающе поднял лоток.

— Папиросы! Вы рассыплете их, — воскликнула девушка и протянула к лотку руки.

— Бери же его, — и Васька яростно запустил в нее лотком.

Лоток ударился ей в голову стеклянной крышкой. Если бы не стекло и пачки папирос, смягчившие удар, лоток раздробил бы висок. Одним прыжком настиг Молодецкий Ваську, схватил в железные объятия, понес к дверям и вытряхнул на улицу. Бортов и Скорик бросились к девушке, у которой по лицу текла кровь. Осколок стекла ранил ей висок. Скорик стал собирать рассыпанные на полу коробки папирос, а Бортов предложил ей платок, чтобы вытереть кровь. Она взяла его, мельком взглянула, чтобы проверить — чист ли он.

— Разрешите намочить его из графина, — догадался он.

Она молча кивнула головой и приняла от него мокрый платок. Губы ее дрожали, а нос учащенно дышал. Большого труда, видно, стоило ей удерживать слезы.

— Какой зверь, какой зверь! — суетился Скорик, подбирая папиросы.

— Елизавета Емельяновна, — гаркнул Молодецкий, захлопнув дверь за Васькой, но, заметив кровь, присвистнул и умолк.

— Меня зовут Лизой, — процедила она с трудом и залилась слезами.

— Лиза, это лучше, коротко и ясно, — сказал Молодецкий, — а плакать не надо. Успеете. Пустяки. Н-да! — и он окончательно иссяк, не зная, чем еще утешить. На ухо же Скорику шепнул: — Она студентка, ей негде жить. Вот как!

— Студентка? — переспросил громко Скорик с большим сочувствием. — Что за счеты тогда между нами. Пожалуйста, плачьте, не стесняйтесь. Выплачетесь и расскажете все по порядку. Ведь мы также студенты. Вот это строитель, этот — студент права, я — химик. Свои ребята! Не подать ли вам воды? Глоточек не помешает. Как вы думаете, тетушка? — Он похлопал ее по плечу.

— Я не студентка, — сказала с трудом девушка, не поднимая лица. — Я только хочу поступить на стенографические курсы.

— Все равно. Вы будете студенткой, и мы ваши друзья. Просим любить нас. Что я слыхал, — намекнул он осторожно. — Вы остались без квартиры? Нет, нет, я хотел сказать, вы приезжая и вам негде жить?

— Я жила с тетушкой, — начала уже более доверчиво и без слез Лиза, — мы не сошлись с ней во взглядах. Из-за мелочи. Ну, просто она не хотела, чтобы я держала экзамен. У нее были свои причины. Я забрала вещи. Это было вчера. Я оставила их в гараже. В нашем дворе гараж, где служит этот ужасный человек. Он не хотел мне отдавать их. Он… он… хотел их отнести к себе. Я же воспротивилась. Остальное вы видели.

— Замечательная история, — воскликнул Скорик. — Осмелюсь спросить: где же вы предполагаете поселиться? Не возвращаться же вам к тетушке?

— Я… — хотела она что-то сказать и умолкла.

— А у меня есть для вас блестящее предложение, блестящее, — заходил ходуном Скорик. Должно быть, «блестящая» идея ему самому понравилась. — К тетушке ни за что. Мы поселим вас в нашем общежитии. Мы живем в домике, который называют пепельным, так как он выкрашен в серую краску. Место для вас найдется. Поживите, если не понравится, уйдете. Ночевать-то вам нужно где-нибудь.

Девушка поочередно посмотрела на приятелей и улыбнулась.

— Есть контакт, — воодушевился ее улыбкой Молодецкий и поднял корзинку. — Вперед, без страха и сомнений!

Скорик взял лоток, а другой рукой помог Бокитько встать. И они решительно двинулись вперед. Все это произошло так неожиданно, что Лиза не успела ничего возразить. С улыбкой на лице она пошла за ними.

Белые, пенистые сугробы мыла — в бушующем океане вздымаются гребнями, лижут руки и лопаются на розовых ноготках крохотными радужными пузырьками. Темные полотняные паруса мокнут, тяжелея и впитывая в себя океан. Млечные чайки, сверкая перламутровыми пуговичками, вздымаются, машут крыльями. Розовая рука проносится над океаном, ловит их и скручивает в шнуры тряпок. Тогда при ближайшем рассмотрении оказывается, что чайки вовсе не чайки, а лифчики; паруса — не паруса, а обыкновенные сорочки и рубашки, короче говоря, это Лиза на кухне стирает белье, склонившись над лоханью, в мыльном бульоне которой мокнут груды тряпок. А рядом, совершая рейсы утюгом, гладит белье Скорик.

— Лизанька, — говорит он, попыхивая утюгом, — мне хотелось бы воспеть твою бадью с пепельным морем в ней. Мыльная вода в бадье имеет вполне морской оттенок — пепельно-свинцовый. А какова она на вкус? Дай-ка попробовать! — и, рассмешив Лизу, он провел языком по мыльному пальцу. — Фи, от нее пахнет чем-то серым, это пресная обывательская вода. Но поэтическое сравнение остается в силе, и я продолжаю воспевать стирку. Итак, предположим, наши мужские сорочки — это белые медведи с ободранными боками. Вероятно, они уже побывали под рогатиной охотника и, к счастью, остались в живых. А эта величаво ныряющая льдина — ба! — твоя сорочка. Мы в царстве холода, Лизанька. Но не ошибся ли я, приняв это море за Ледовитый океан? Раскрасневшиеся щеки вовсе не доказывают, что ты переступила Полярный круг. Подозреваю, мы в Средиземном море. В таком случае, наши рубашки — это голубые поля парусников, твоя сорочка — яхта, вышедшая погулять в открытое море, а лифчик — единственный неповторимый и беспомощный, как ребенок, твой лифчик — белоснежная чайка в тот момент, когда, сложив крылья, она пускается стрелою и пронизывает насквозь бока девятому валу. Я вижу еще среди парусников — нечто, в чем можно угадать морское чудовище лилово-грязного цвета. Ну да, это толстовка Молодецкого. Я не знал, что она обладает способностью змеи — линять и менять в воде шкуру. А это носки. Подводные растения, водоросли, которые даже на дне моря пахнут потом. Прости, Лиза, но это мои носки.

— Скворушка, — сказала Лиза грудным и звонким голосом, — одно неосторожное движение, и ты прожжешь белье. Будет желтое пятно.

— За кого ты меня принимаешь, — воскликнул Скорик, — взгляни, какими белыми дорогами стелются рукава у кормы броненосца. Броненосец! Никогда еще ни один капитан не водил его такой уверенной рукой в минувшую эпоху боев, как вожу я в эпоху затишья. Заметь себе, я вожу утюг без компаса. Ведь это же не шутка. Лизанька, взгляни-ка сюда. Ты узнаешь рукав? Помнишь его минутку назад — это было старое морщинистое существо, начиненное воздухом. Найди на нем хотя бы одну морщинку. Я ему возвратил первую молодость. Ай, — воскликнул он, обжегши об утюг указательный палец и с размаху сунувши его в рот.