Лавкрафт. Живой Ктулху - Лайон Спрэг де Камп

Лавкрафт набросал эссе, не проверив приводимые факты, ибо в работе содержатся ошибки. Например, реально существовавший Олай Вормий жил в шестнадцатом-семнадцатом веках, а не в тринадцатом. Тем не менее научные выдержки и ссылки Лавкрафта многих убедили в существовании книги, и они изводили библиотекарей и книготорговцев требованиями предоставить ее. В картотеку библиотеки Йельского университета была подсунута учетная карточка на нее. Один остроумный книготорговец, Филип К. Душниз из Нью-Йорка, выставил в своем Каталоге № 78 экземпляр латинского издания за триста семьдесят пять долларов.

Однажды «Некрономикон» едва не материализовался. В конце тридцатых годов Мэнли Уэйд Уэллман, писавший тогда для дешевых журналов, а позже ставший профессором в Северной Каролине, зашел в подвальный книжный магазинчик в Нью-Йорке, в котором книги едва удерживались на провисших полках и все было покрыто толстым слоем пыли. Маленькая старуха, выглядевшая так, словно только отложила в сторону метлу, спросила его, что его интересует. Посмеиваясь, Уэллман ответил:

– У вас случайно нет «Некрономикона»?

– Ну почему же, есть, хи-хи, – захихикала старая карга, – правее… почти… вот он![624]

Это была ложная тревога – она его не расслышала, но Уэллман испытал некоторый шок.

В 1935 году, хотя Лавкрафт и заявил, что впредь не сможет уделять много времени любительской печати, он все-таки внес в нее еще один значительный вклад: Морис Мо уговорил его написать для своего журнала статью в пятнадцать тысяч слов о римской архитектуре. Лавкрафт отослал ему лишь черновик. Когда стало ясно, что Мо не опубликует работу, Лавкрафт попросил вернуть ему рукопись, так как Хайман Брадофски хотел напечатать эту статью в своем «Калифорниан» («Калифорниец»). В декабре 1935–го Лавкрафт стонал: «Полагаю, мне придется ее напечатать».

Но, как оказалось, он был пощажен от этой изнурительной работы: Мо потерял рукопись. Эта статья – одна из трех значительных работ Лавкрафта, не считая писем, о которых известно, что они утрачены.

Некогда он написал рассказ для неизвестного клиента о жабоподобном боге Цатоггуа Кларка Эштона Смита. Клиент отослал рассказ в «Виэрд Тэйлз», но Райт не принял его, и с тех пор об этом произведении ничего не известно.

Также Лавкрафт рассказывал, что у его случайного знакомого, с которым он сошелся во время прогулок по улицам Провиденса, был «…написан рассказ о реальном случае. Жила некогда девушка, работавшая горничной в гостинице на Бенефит-стрит, потом она уехала и вышла замуж за богатого. Некоторое время спустя она вернулась и остановилась в той самой гостинице. Но с ней обращались грубо и пренебрежительно, так что она съехала, наложив при этом „проклятье“ на гостиницу, всех, кто ее унижал, и на все, связанное с гостиницей. Тотчас же на всех обрушились явные неудачи, а сама гостиница сгорела дотла. Более того, каким-то образом на том месте больше никому не удавалось снова построить что-либо. Даже тогда, когда Г. Ф. Лавкрафт рассказывал нам эту историю, место, где некогда стояла гостиница, до сих пор было пустым.

Лавкрафт закончил рассказ, но, не отпечатав по обыкновению машинописной копии, сделал лишь один экземпляр рукописи, который затем отослал издателю. Его рассказ так и не появился в печати. Он затерялся на почте».

Лавкрафт писал о своем творчестве: «Я почти совсем исчерпался в том стиле, которому следовал… Вот почему я постоянно экспериментирую в поисках новых способов отображения настроения, которое хочу описать». «Подлинный художник», полагал он, должен полагаться не на сюжет и событие, а на настроение и атмосферу. Лучшие страшные рассказы – это те, в которых рассказчик является пассивным наблюдателем, каковым он сам часто бывал в своих снах. Но дух времени, был уверен Лавкрафт, не расположен к подобному творчеству: «Фантазия – это выражение субъективной, а не объективной жизни – настроения, а не событий, – и та манера, в которой я пишу, отображает настроение, окрашенное традицией. Это полностью противоречит современному вкусу. Сегодня спрос на реальность – а если и не на объективную реальность, то на некий психоанализ настроения, который исключает традицию и больше имеет дело с грубыми эмоционально-психологическими сложностями, нежели с чистым созидательным воображением»[625].

Он все еще отстаивал свою позицию «искусство-ради-искусства»: «Хорошее сочинительство не может иметь иной мотивации, кроме стремления автора к выразительности и гармоничному облачению в слова…» Коммерческий рынок приводит писателя «к ухудшению его стиля во исполнение низкопробных редакторских требований». Следовательно, писатель должен извлекать доход из какого-то другого источника, нежели сочинительство. «Если я не смогу зарабатывать деньги, не извращая свое сочинительство, то лучше умру с голоду… Мне не известен какой-то иной повод продолжать жить, кроме как пытаться делать ту единственную вещь, что представляется мне достойной»[626].