Под созвездием Ориона - Владислав Крапивин

Кормят до отвала, рассказывают про американских детей и внуков (племянница В.П., ее муж, их дети и внуки живут в США), показывают фотографии.

Разговоры об Америке побудили А.К. вспомнить есенинское высказывание об этой стране, сегодня диктующей миру свои правила игры: «После заграницы я смотрел на страну свою и события по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится цивилизация. Но я очень не люблю Америки. Америка — это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества. Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.».

В.П. сказал, что племянница Ирина и ее муж Миша (известный физик-теоретик) вполне согласны с классиками и не раз думали о возвращении. Но «молодая поросль» уже слишком прочно вросла корнями в почву другого континента (хотя и любит русский язык, литературу и очень чтит все родственные связи). Что поделаешь, так сложилась жизнь...

20.00. Николай Иванович повел С.А. и А.К. на Волгу. Река здесь не широка, но очень красива. Есть небольшая набережная, по которой гуляют местные парочки. То там, то здесь слышна иностранная речь. А ведь раньше город был закрытым. Гуляли мы довольно долго. Оно и понятно. Надо же дать возможность брату и сестре побыть вдвоем...

В.П.:

И спасибо, что дали. По правде говоря, Людмиле и мне было о чем поговорить и что вспомнить...

Моя сестра Людмила Петровна старше меня почти на четырнадцать лет. И ее отношение ко мне всегда было скорее материнским, чем сестринским. Тем более что в пору моего детства (а оно пришлось на войну и первые послевоенные годы) ей пришлось немало повозиться со мной. Миля (так звали ее в семье) отдавала мне пайки, полученные на оборонном заводе, учила меня читать, бинтовала мне распухшие от ревматизма пальцы, на которых лопалась кожа. Слегка назидательно (на то и старшая сестра) учила меня хорошим манерам и основам нравственности. В годы семейного неустройства — развод родителей, отчим и все такое — я часто обитал не дома, а под кровом Людмилы и Николая. И до сих пор вспоминаю ту пору как добрую и немного романтическую эпоху: время тесных комнатушек, сипящего патефона, керосинки с булькающей кашей, веселых разговоров, чтения вслух и рассказов Мили и Коли об удивительном городе — Одессе сороковых годов, где сестра и ее будущий муж учились в институте, познакомились и поженились...

А потом, уже в Екатеринбурге, судьба вновь привела меня в дом сестры. Они с мужем переехали из Ханты-Мансийска в Свердловск, я заканчивал университет, надо было где-то искать жилье. Ну а где, как не у родных! Николай работал в Институте охотничьего хозяйства (или что-то вроде этого) на самом краю города, в поселке Уктус. Там же для сотрудников института построили двухэтажный деревянный дом. И я сделался одним из его жильцов.

Хочется рассказать о той поре немного подробнее.

УКТУССКИЙ МЕМУАР

Тогда на горном склоне еще не было гостиничного комплекса «Уктус». Сосновый лес с узкой березовой опушкой стоял в десяти шагах от окон. Можно было выпрыгнуть в окошко и почти тут же заняться сбором грибов. По ночам сосны шумели ровно и вполне по-таежному. Это, кстати, подвигло меня сочинить стихи «Тень Каравеллы» («...то ли мачты гудят, то ли сосны шумят на ветру»), которые стали началом очень многого в моей жизни — отряд «Каравелла» и все такое прочее. И повесть с тем же названием, что стихи. И ребячья парусная флотилия... Но о флотилии я писал не раз. А сейчас — о той жизни на Уктусе, у сестры.

Наша квартира была на первом этаже. А над нами жил с женой и малышом-сыном писатель Гриша Бабаков. У него на счету было несколько славных книжек, в том числе повесть «Тигр наступает» — о ребятах, занятых охраной природы. Мне эта повесть нравилась. И Гриша нравился. Был он молод, энергичен, водил знакомство со многими литераторами, состоял в авторах «Уральского следопыта»... Жаль, сердце у него было очень больное, и через несколько лет Гриши не стало...

Но в ту пору, в начале шестидесятых, никто еще не думал о грустном. В квартире Бабакова часто собиралась веселая литературная компания. Приходили похожий на кубинского «барбудо» Евгений Ананьев, блистающий майорскими погонами и гусарской выправкой Венедикт Станцев, поглядывавший на всех со снисходительной мудростью Олег Коряков, молчаливый, с грустно-хитроватым взглядом Владимир Шустов. Заглядывал Вадим Кузьмич Очеретин, который в ту пору публиковал в «Следопыте» под псевдонимом умопомрачительную приключенческую повесть о снежных людях «Брат гули-бьябона». Повесть пользовалась весьма живым интересом у читателей, но официальной критикой была встречена «неоднозначно». Истинное авторство «Брата гули-бьябона» для всех для нас было секретом Полишинеля, и мы обсуждали эту вещь с молодой горячностью.

У меня в ту пору уже готовилась к печати первая книжка, в газетах и журналах печатались рассказы, и в «бабаковскую» писательскую компанию я был принят за своего.

Но литературные посиделки на втором этаже в конце концов кончались, я спускался «с небес на землю», к себе на первый этаж, а там ждала меня другая жизнь. Как бы вторая сфера моего бытия. Ждали одноклассники и приятели моей племянницы Иринки.

Это уже потом Ирина Чеснокова стала журналистом, собкором «Пионерской правды», заместителем редактора «Учительской газеты» и так далее. А тогда она была пятиклассницей, увлеченной книжками про моря и паруса. Да и я от ее увлечений недалеко ушел, разница в возрасте-то всего десять лет. Иринка и ее друзья живо почуяли во мне «своего человека». Стали сбиваться вокруг меня в компанию. Эта компания и стала ядром будущего отряда «Каравелла».

Но тогда, в шестьдесят первом, этой обтрепанной, уктус-ской вольнице было далеко до отряда. Горластые местные «маугли» пока еще ничем не напоминали будущих штурманов и барабанщиков «Каравеллы» с внешностью и манерами юных гардемаринов. Почти каждый день человек по десять являлись ко мне в комнату, и стоял там, как говорится, дым коромыслом. И бедная моя сестрица все это терпела, лишь изредка и нерешительно вопрошая: «Когда же это кончится?» Кончилось не скоро, и я благодарен сестре за то, что она мужественно вынесла этот шумный «период становления»...

Но теперь все это уже было в прошлом. «Каравелла» готовилась отметить сорокалетие, а мы со смехом и грустью вдвоем вспоминали былое...

Далее — снова запись А. К.

По возвращении Людмила Петровна рассказывала, каким был В.П. в детстве. Особенное впечатление произвели ее слова о том, что у будущего классика от голодухи постоянно опухали пальцы.

22.15. Введя определенную дозу наркотического снадобья Митьке (и заодно себе) и вырывая друг у друга иглу и ножницы, А.К. и С.А. пришили зайцу новый нос — пуговицу, подаренную Людмилой Петровной. Заодно отремонтировали бедняге полуоторванную переднюю лапу. Причем А.К. за свои деяния наградил себя званием хирурга-пластика, а для С.А. придумал титул ветеринара высшей степени.