Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки - Роберт Сапольски

Да, мы завещаем деньги родственникам, но не только: мы также жертвуем незнакомцам на другой стороне планеты (спасибо вам, Билл и Мелинда Гейтс) и усыновляем детишек из других стран и континентов. (Естественно, щедрые деяния, как мы увидим ниже, преследуют личные интересы – большинство приемных родителей, к примеру, не могут завести собственных детей, однако, как бы то ни было, подобные действия ослабляют родственный отбор.) А при системе майората, когда все наследует старший сын, порядок рождения берет верх над степенью родства.

Итак, у нас имеются классические примеры родственного отбора, но при этом – и пронзительные исключения.

Почему у людей случаются столь резкие отклонения от линии родственного отбора? Мне думается, что дело здесь часто в том, как мы отличаем родственника от чужого. Наши определения лишены точности, у нас нет от рождения приданных для этой цели ГКГ-феромонов, а вот у грызунов они есть (хотя и мы в какой-то степени способны различать степень родства по запаху). Не можем мы использовать и импринтинговые сенсорные подсказки, как, например: «Это моя мама, потому что, когда я сидел в яйце, этот голос был самым громким».

Вместо этого мы определяем родственников с помощью, так сказать, ума, осмысливая ситуацию. Однако что важно, у нас это получается не всегда обдуманно – как правило, мы относимся к людям по-родственному, когда ощущаем родственные чувства.

Один из замечательных примеров дает нам эффект Вестермарка, который был продемонстрирован на выборке женихов и невест, воспитанных в израильских кибуцах{598}. В традиционной культуре социалистических сельскохозяйственных коммун (кибуцев) центральной идеей является общее воспитание детей. Дети знают, кто их родители, и общаются с ними по несколько часов в день. Но они живут, учатся, играют, едят и спят вместе с другими ребятами своей возрастной группы в специальных интернатах под присмотром нянек и учителей.

В 1970-х гг. антрополог Джозеф Шефер изучил записи всех браков, которые заключались между членами одного и того же кибуца. Набралось более 3000 таких случаев. Среди них не нашлось ни одного, когда жених и невеста в течение своих первых шести лет были бы в одной возрастной группе. Конечно, в общих ребячьих группах на всю жизнь складываются тесные дружеские отношения. Но без сексуальной окраски. «Я люблю его/ее до ужаса, неужели это влюбленность? М-м-м… он/она же мне как брат/сестра». Кто будет восприниматься как родственник, а не как потенциальный брачный партнер? Тот, с кем сидел в детской ванночке.

Логикой здесь и не пахнет. Вернемся к выбору – спасти человека или собаку. Решение зависит не только от степени родства человека (брат, кузен, незнакомец), но и от того, что за собака – чужая или собственная. Вот замечательные цифры: 46 % женщин выбрали свою собаку, а не иностранного туриста. Каково бы было мнение павиана, или льва, или пищухи об этом выборе? Что эти женщины связаны бо́льшим родством с каким-то недоразвитым волком, а не с другим человеком. А как еще объяснить сделанный выбор? «Я бы с радостью пожертвовал собой ради восьми кузенов или моего возлюбленного лабрадора Сэди».

Человеческая иррациональность в установлении, кто родственник, а кто нет, приводит и к самым похвальным поступкам, и к самым ужасным. А все из-за одной, но очень важной вещи: нашими родственными чувствами можно манипулировать, сдвигая их в ту или иную сторону. Сдвинешь в одну сторону – и вот мы совершаем прекрасные поступки: усыновляем, занимаемся благотворительностью, защищаем, проникаемся чужими бедами. Смотрим на людей и чувствуем свою общность с ними. Это т. н. псевдородственное чувство. А если в другую сторону? Один из пропагандистских приемов, нацеленных на разжигание розни с внешней группой – черными, евреями, мусульманами, тутси, армянами, цыганами, – заключается в том, чтобы назвать их животными, паразитами, червями или тараканами. Настолько другими, что их и за людей-то можно не считать. Это явление известно как образование псевдовидов и будет рассмотрено в главе 15. Оно ответственно за многие наши наихудшие поступки.

Нечего и говорить, что это самая интересная часть данной главы. Когда Аксельрод затеял свой матч стратегий, он не спрашивал, скажем, рыб, какую стратегию решения дилеммы заключенного они выберут. Он спрашивал людей.

Мы принадлежим к виду со сверхразвитой кооперацией между несвязанными особями, даже совсем незнакомыми. Колония слизевика зеленеет от зависти: как можно устроить такую четкую волну на футбольном стадионе! Мы умеем быть и дружными охотниками-собирателями, и дирекцией IT-компании. Также вместе мы идем на войну, но и помогаем жертвам катастроф на другом конце мира. Мы выступаем единой командой, когда требуется угнать самолеты и направить их прямо на высотки – и когда присуждаем Нобелевскую премию мира.

Правила, законы, конвенции, санкции, общественное сознание, внутренние голоса, мораль, этика, божественное воздаяние, детсадовские песни «для-друга-ничего-не-жалко» – все это опирается на третью ногу эволюции поведения, т. е. на эволюционную выгоду сотрудничества между неродственными индивидами. Время от времени.

Антропологи не так давно признали одно из ярких проявлений этой сильной общечеловеческой особенности. Прежде полагали, что в обществах охотников-собирателей эгалитаризм и высокий уровень кооперации объясняются близким родством членов группы, т. е. сотрудничество рассматривалось как результат родственного отбора. Родство в чисто охотничьих коллективах, как считалось, было построено патрилокально – после свадьбы женщина уходила в семью мужа. А классические группы охотников-собирателей строились по матрилокальному принципу, т. е. новоиспеченный муж уходил в семью жены. Однако исследование 5000 людей из 32 сообществ охотников-собирателей по всему миру[328] показало, что лишь 40 % членов групп являются кровными родственниками{599}. Иными словами, в этих обществах, представлявших по времени 99 % человеческой истории, кооперация выстроена скорее на реципрокном альтруизме неродственных индивидов, нежели на родственном отборе (что доказывается в главе 9, поэтому можно считать современных охотников-собирателей моделью для предковых групп).

Так что люди решительно выделяются своей способностью к сотрудничеству между неродственными индивидами. Мы уже рассматривали условия, благоприятствующие становлению реципрокного альтруизма и еще вернемся к этому в последней главе. Не стоит представлять дело так, будто команда «кибальчишей» переиграла команду «плохишей» и тем самым возродила к жизни идеи группового отбора. А нужно понимать, что на групповом отборе стоит вся кооперация и вся конкуренция в человеческих коллективах и культурах.