Порою нестерпимо хочется... - Кен Кизи

Доверься Иисусу, доверься Иисусу!

Нет таких, кому Он не помог.

Запотевшая стеклянная дверь в «Морском бризе» распахивается, и в кафе входит мокрый от дождя прыщавый Адонис. С довольно красноречивым видом он подходит к стойке, не спуская глаз с шоколада трехнедельной давности, стопка которого лежит у кассы, и замирает, прикидывая – во что это ему обойдется: в худшем случае – два месяца за мелкую кражу плюс еще несколько прыщей.

– Миссис Карлсон… я собираюсь вверх по реке навестить Лили, буду проезжать Монтгомери, если вы хотите повидать свою маму. – Один глаз – на засохший шоколад, другой – на еще более засушенную официантку.

– Нет, Ларкин, не сейчас; спасибо за предложение.

– Ну как хотите. – Цап! – Заеду попозже. Он поворачивается, и мы встречаемся глазами,

слегка улыбаясь друг другу, словно делясь своими тайными прегрешениями. Он поспешно направляется к своей машине, дойдя до которой некоторое время стоит в нерешительности, вероятно обдумывая степень моей лояльности и прикидывая – не вернуться ли обратно и не заплатить ли за украденное, пока я не стукнул. А тем бременем деревья в лесу все падают и падают, и дождь рассекает небо… пока я сижу в кафе, размышляя о своей законопослушности и о том, зачем мне потребовалось заниматься самообманом и внушать себе, что я жду своего давным-давно исчезнувшего отца… А в это время в лесу старина Генри, согнувшись над бревном, ловко устанавливает домкрат, упирая его в обрубок пня: точно так же, черт побери, как я это делал всегда, может, я стал не таким уж проворным…

И почему бы мне не встать и не попросить этого прыщавого вора подбросить меня? Почему бы нет? Он едет в Монтгомери, как раз мимо нашего дома; он будет только рад услужить мне, учитывая, что я был свидетелем его воровства! Джо Бен несется вниз, перепрыгивая через папоротники, – не успевает дерево упасть, как он уже вкручивает домкрат, – а чего ждать, если ты уверен, потому что, если ты уверен, то можешь считать, что ты у Христа за теплой пазухой… И тогда я слезаю с высокой табуретки, обитой дерматином, выуживаю из кармана пригоршню мелочи, чтобы расплатиться, и направляюсь к двери – надо спешить, пока моя решительность не остыла… Как только ствол начинает трещать, Хэнк стремительно выдергивает пилу из его огромного замшелого тела, отходит в сторону и смотрит, как вершина над ним начинает клониться, гнуться – быстрее-быстрее, – и вдруг со свистом, увлекая за собой потоки дождя, – как я люблю смотреть на это простое и ясное дело! – ба-бах! «Что может быть лучше?..» – думаю я, направляясь к двери. «Вив, я еду!» – «А?» – откликается Вив, но это всего лишь собаки, сбежавшиеся к крыльцу в ожидании обеда. Она отставляет в сторону метлу и приглаживает волосы. Ли выходит из кафе и поднимает воротник. Прыщавый юнец при его приближении впадает в панику, нажимает на стартер и скрывается из виду. Хэнк выключает пилу, чтобы подзаправить ее, закуривает новую сигарету и снова заводит слабенький двигатель в четверть лошадиной силы. Старина Генри возится со своей табакеркой – руки замерзли и слушаются с трудом. Джо падает, сдергивает с головы капюшон и выключает музыку. Мертвая тишина как пробка выстреливает в мокрое небо. И, почувствовав зту гнетущую паузу, все замирают, но тут же забывают о ней, готовясь снова взяться за дело. Ли ступает по гравию, направляясь к востоку. Вив кормит гончих, Хэнк пускает пилу. Генри вдыхает свою порцию табака, чихает и отплевывается. Джо Бен снова включает приемник, уверенный, что падение пошло ему только на пользу.

Ты идешь сквозь будни без тревог;

Потому что путь свой выбрать смог.

Затишье кончилось, и лес снова наполняется звуками.

Словно кто-то глубоко вздохнул – и с реки налетел ветер с дождем, пригибая к земле папоротник и чернику; «ты идешь по жизни без тревог», и Хэнк чувствует, как все вокруг него набухает этим ветром, пропитывается им; он рывками вытаскивает из ствола пилу, отряхивает хвою, смотрит вверх и хмурится, хотя он еще ничего не слышит. Бешено трепещет вспоротая кора на соседнем дереве, а когда он оборачивается, то успевает заметить лишь сверкающий желто-белый оскал и заросшие мхом губы – взбесившееся дерево выбивает у него из рук пилу, вминая в землю визжащую от ужаса машину, которая пытается вырваться из объятий мстительного леса, домкрат вываливается из рук Генри – черт! – весь в грязи и сосновых иглах, фонтаном брызнувших из-под упавшего ствола. «Проклятие! Ни черта не вижу! Но я еще успею вниз». Из-за папоротниковой завесы до Джо Бена долетает металлический вой, но если ты уверен… – Хэнк бросил свое бревно и бежит ко мне, прямо ко мне, и я не волнуюсь, я спокоен, как во сне с восьми вечера до пяти утра, когда не думаешь ни о чем или, я бы скорее сказал, не делаешь ничего, не видишь этого бревна, которое вдруг вырывает из рук Генри массивный домкрат, – Боже мой, черт побери, Господи, Господи, помоги старому черномазому справиться с ним, дай ему сил удержать домкрат! – на какое-то мгновение Генри подшвыривает в воздух, и он исчезает под рычащим бревном, которое, подмяв его под себя, стремглав устремляется вниз, сволочь, словно оно хочет снова подняться и ошалело ищет свой пень! Изловчившись, оно въезжает по плечу Хэнку, и тот летит кувырком. Дерево словно озверело – сплющивает руку старине Генри, отшвыривает меня и устремляется вниз вслед за моим криком: «Джо! Джоби!» – он последний из нас. Джо Бен раздвигает заросли папоротника и видит, как на него несется белый оскал сруба, – все ближе, ближе, быстрее и быстрее, разбрызгивая грязь – бац! – он отскакивает назад, и бревно увлекает его вниз – он даже не успевает испугаться или удивиться – он ничего не успевает почувствовать – просто комья грязи на моих сапогах превращаются в крылья… и перед тем как рухнуть, он словно повисает в воздухе над рекой… попрыгунчик, выскочивший из коробки и силой пружины отброшенный назад, – над переплетением виноградника… лицо залито красным, как у клоуна, как рука у старины Генри, сломанная, с раскрошенной костью… повисает в воздухе на мгновение – какое уродливое красное личико, как у гоблина, и еще улыбается мне: «Все в порядке, Хэнкус, все в порядке, ты же не знал, что эта оглобля выкинет такое», – и падает, спиной назад на топкий берег, скрываясь из виду, как будто его не предупреждали: «Осторожно! Осторожно!», лицо все такое же красное, как рука у старика: «Господи, верни мне мою руку, мою хорошую руку». – «Берегись!» – «Не волнуйся, Хэнкус!» – и падает… «Берегись, Джоби!» – и он катится по склону, вместе со своим домкратом, болтающимся из стороны в сторону, кувыркаясь несется вниз, все еще веря и надеясь, прямо в реку, падая наотмашь, и сверху, поперек обеих ног, останавливается бревно.

Ты идешь по жизни без тревог, Потому что путь свой выбрать смог…

И снова тишина: только радио, шорох дождя по хвое и плеск реки… Потом в папоротнике что-то начинает шевелиться, и, покачиваясь, Хэнк поднимается на ноги – после удара кружится голова. Он стоит, ожидая нового нападения сзади, но вокруг все тихо, все затаилось – мир, оправленный в мертвую бездну безмолвия, словно жизнь, оправленная в сон. «Ты идешь по жизни без тревог». (Только это не сон. Потому что я не сплю, я настолько не сплю, чтомысль моя убежала далеко вперед, оставив позади время. Но сейчас оно снова начнется; сейчас начнется время, через минуту…) Мысль, словно эхо, мягко отдается в голове. «Куда девается дырка, когда съеден пончик?» (Через минуту, через минуту. Я просто спал. А теперь я проснулся, но время еще не началось. Через минуту распрямится ветка, и дикие утки, замершие в воздухе, продолжат свой полет, и у старика Генри хлынет кровь из руки, и я закричу. Через минуту. Только бы мне вырваться из этого, сейчас.) «Джо!» (сейчас) «Джоби! Держись! Я иду!»