Дань псам. Том 2 - Стивен Эриксон

Ага, наверное, я больше не похож на Анастера.

– Мы ведь с тобой…

– Вестник, – позвал Худ. – Пора.

Ток нахмурился и почесал пустую глазницу.

– Что? Ты посылаешь меня с ними?

– В каком-то смысле.

– То есть я вернусь к живым?

– Увы, нет, Ток Младший. Ты мертв, мертвым и останешься. Но это будет твое последнее задание в качестве моего Вестника. Ты нужен другому богу.

Ток собрался спешиться, но Владыка Смерти поднял руку.

– Скачи следом за фургоном, не отставай. Какое-то время. А теперь, Вестник, слушай мое последнее послание. Нужна кровь. Нужна кровь…

Остряк уже не слушал. Даже смутное беспокойство, охватившее его, когда одноглазый всадник пристал к нему, быстро растаяло перед жаждой битвы. Он посмотрел на врагов, на слабеющих защитников.

Эту войну не выиграют такие жалкие души – на этой войне требуется поборник, который будет стоять до конца.

Он снова зарычал и пошел прочь от фургона, берясь за рукояти сабель.

– Э, там, человечишка!

Окрик остановил Остряка, и он уставился на Гланно Тарпа, который улыбался жесткой улыбкой.

– Совладельцы так просто не уходят – мы тебя стрелами напротыкаем. Давай на борт, полосатик, мы снова отправляемся!

Результат мог быть только один, и Драконус всегда это знал. Его не тронуло появление тригалльцев и их отбытие с едущим следом Током. Ничто уже не могло пробудить его чувств.

Результат один.

В конце концов, Драгнипур никогда не предлагал спасения. Железо ковалось, чтобы связывать; сотня тысяч цепей вбивались в клинок: слой за слоем сплетались, складывались, скручивались, как жгут. Драконус, посреди расплавленного сердца Огни, тянул цепи из всех существующих металлов, тянул звено за сверкающим звеном. Скрученные жгуты металла на наковальне, и тяжело опускается молот. Тот самый молот, единственный, способный выковать подобное оружие – Драконус помнил его непомерную тяжесть, обжигающую рукоять, что раздирала его ладонь.

Даже во сне Огнь была очень недовольна.

Цепь за цепью. Цепи, чтобы сковать. Сковать саму Тьму, преобразить древний лес, по которому она пробиралась, превратить черное дерево в фургон, в шаткие колеса, в ложе, ставшее горизонтальной дверью – словно вход в курган – над порталом. Черное дерево – чтобы поймать и удержать душу Куральд Галейна.

Он вспоминал. Разноцветные искры радугой разлетаются вокруг. Оглушительно звенит молот, и наковальня дрожит при каждом ударе. Волны жара обдают лицо. Горький привкус руды, вонь серы. Цепи! Цепи и цепи, впечатываются в сияющее лезвие, закаленное и заточенное, и в белое сердце Огни – и снова. И снова.

Цепи! Цепи, чтобы сковать!

Сковать павших!

А теперь – это невероятно, немыслимо – Драконус почувствовал первую трещину. Цепь сломалась.

Вот и конец. Я не думал, не мог представить…

Он видел, как другие скованные падают, уступая. Видел, как хаос набрасывается на каждого с едким усердием, проедает плоть, пока кандалы не падают на землю – и железные кольца не держат ничего. Ничего не остается.

Я не хотел… Я не желал такого конца… для всех вас… для всех нас.

Нет, я был слишком жесток, чтобы думать о конце. О побеге.

Так о чем же я думал? Я хотел, чтобы вы все жили, в цепях – но не из-за жестокости. Нет, вовсе нет. Бездна меня побери, я хотел, чтобы вы все жили, из милосердия.

Может быть, он плакал. А может, обжигающие слезы говорили об истерическом смехе. Неважно. Их всех пожирают живьем. Нас всех пожирают живьем.

И Драгнипур начал распадаться.

Когда хаос уничтожит фургон, разрушит дверь и захватит Врата, меч развалится на куски, хаос освободится из той – ах какой хитроумной – ловушки; и блестящая задумка Драконуса – вечная западня, вечно ведущая хаос вперед и прочь от всего остального – провалится. Он не мог представить, какими бесчисленными последствиями это обернется для царств и миров, и в любом случае ему не суждено увидеть эти последствия. Но знал, что в последние минуты будет чувствовать только невыносимую вину.

Так что, хаос, хотя бы одной жертве ты действительно явил милосердие.

Он уже шел вперед, чтобы примкнуть к остальным скованным – возможно, встать рядом с Жемчугом и стоять до самого конца.

Эхо треснувшей цепи остановило его. Кто-то освободился. Как? Даже Гончие Тени могли только улизнуть через черное сердце Куральд Галейна. Но цепи оставались целы. И Драгнипур оставался невредимым.

Но теперь… кто-то вырвался.

Как?

Цепи, цепи и цепи – чтобы сковать…

Костлявая рука уцепилась в его плечо и потащила назад.

Зарычав, Драконус обернулся.

– Проклятье, отпусти! Я встану рядом с ними, Худ! Я должен – ты что, не понимаешь?

Рука Владыки Смерти напряглась, ногти впились в плечо, и Худ медленно подтянул Драконуса ближе.

– Эта битва, – прохрипел бог, – не твоя.

– Ты мне не хозяин…

– Останься со мной, Драконус. Время еще не пришло.

– Для чего? – Драконус пытался вырваться, но противостоять безмерной силе яггута он не мог – если только не оторвать себе плечо. Он и Владыка Смерти стояли всего шагах в двадцати от неподвижного фургона.

– Считай, – сказал Худ, – что это мольба о прощении.

Драконус замер.

– Что? И кому нужно мое прощение?

Худ, Владыка Смерти, должен был стать последним узником Драгнипура. Что бы ни замыслил Сын Тьмы, последним актом должно было стать убийство этого древнего бога. В этом Драконус был убежден. Безумная, бессмысленная игра, напрасный выигрыш времени, уже потраченного, напрасная погибель бессчетных душ, целого царства мертвых.

Как оказалось, Драконус ошибался.

Был еще один. Еще один.

Он появился с грохотом взорвавшейся горы – долгим, оглушительным. Серебристые тучи разошлись, разодранные темными ветрами. Легионы, наступавшие со всех сторон, отпрянули, и тысяча шагов, столь яростно завоеванных, были потеряны в один миг. Драконы закричали. Крики словно выдавливались из горла – давлением, болью, оглушительной силой…

Хаос дрогнул, а затем снова начал медленно собираться.

Никакая сила не могла победить этого врага. Разрушение – его собственный закон, и даже пожирая себя, он пожирал все вокруг. Хаос скакал по дорогам Тьмы, чтобы явиться невидимым, неизвестно откуда, из мест, где никому не пришло бы в голову искать и выставлять засаду.

Меч умирал, умирало и все внутри него; умирало наконец.