Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - Александр Сенкевич

Убеждён, что многих неприятно удивит этот отрывок из письма Ерофеева старшей сестре. Я не случайно привёл его здесь как иллюстрацию того, что сказал на радио «Свобода» Илья Симановский, один из авторов книги «Венедикт Ерофеев: Посторонний»: «Ерофеев умел в себе сочетать очень многое, он был и старался быть неоднозначным. Как у Мандельштама: “Мало в нём было линейного, нрава он был не лилейного”. Мандельштама Ерофеев любил, и эти слова можно отнести к нему самому»9.

Литературные дела Венедикта Ерофеева налаживались. По крайней мере, как он уверял в этом сестру Тамару: «С Запада обнадёживающие новости. В начале октября мы провожали в Вену отъезжающих в Тель-Авив супругов Белогородских. Они застряли в Вене по случаю беременности и два раза в месяц названивают. Так вот: мои издания на Западе вовсе уж не так химеричны, как мне прежде казалось. Вот только те издания, которые они знают: Тель-Авив (на рус[ском] языке), перепечатка на русском же языке в альманахе “Мосты” (Мюнхен), на французском языке в обезображенном и урезанном виде. Звонил по этому поводу и жаловался Иоффе из Франкфурта-на-Майне, и Делоне из Вены, и Белогородская из Вены, и Виктор Некрасов из Лондона. Последнего ты знаешь, это автор “В окопах Сталинграда” и пр., (два с половиной года как эмигрант), и ещё одна публикация — по главам, растянуто, на итальянском языке в журнале “Экспрессо”. Виктор Некрасов, кстати, умолял целых две минуты перестать пить и заняться литературным делом. Смешнее всего, что два дня спустя позвонил участковый 108-го отделения милиции Фрунзен[ского] р[айо]на и требовал того же самого, с той только разницей, что он, как Тамара Гущина, избегал разговоров на темы литературных дел. Как только будешь в Москве, заглядывай. Вот ещё тебе ориентир. У входа в наш подъезд висит доска “Здесь с 1945 по 1953 год жил С. С. Прокофьев” (он жил этажом ниже). [Я, во всяком случае, рад, что на склоне лет стал прозорливее и вовремя сменил кандидатку биологических наук на кандидата экономических наук. Если кто-нибудь усмотрит в этом цинизм, то он дурак непрох[одимый][346]. Всем Ерофеевым по привету»10.

В одной из своих записей Венедикт Ерофеев процитировал Галилея: «Число дураков неисчислимо»11.

Желание человека обустроить собственную жизнь вполне объяснимо. Ведь невозможно постоянно мыкаться по чужим углам. Другое дело, как Венедикт Ерофеев решил эту задачу. Не подтвердилась ли в его случае мудрая русская пословица: «И на старуху бывает проруха»? Разве что в его защиту скажешь: «Венедикт Ерофеев стал жертвой обстоятельств».

Однако в контексте творчества и жизни Венедикта Ерофеева его второй брак возможно истолковать иначе. Ведь «жить как все» было для него хуже смерти. Не соответствует ли его решение присущей ему навязчивой мании физического саморазрушения?

Именно об этом впервые сказал Михаил Эпштейн: «Но Ерофеев никак не мог и не хотел воплощаться. Он себя разрушал, скорее всего, сознательно. Он разрушал себя как автора — и это отзывалось в погибающем персонаже (имеется в виду Веничка из поэмы «Москва — Петушки». — А. С.). Он разрушал себя как персонажа — и это отзывалось в погибающем авторе. Он закончил поэму о себе: “Они вонзили мне шило в самое горло... С тех пор я не приходил в сознание и никогда не приду”. Если бы не лёгкость Вениного саморазрушения, как посмел бы он так пророчить о себе? “...Никогда не приду”. И ведь в самом деле, прожив после такого конца двадцать лет, Веня так больше и не приходил в полноту творческого сознания. Вспышками в нём что-то мелькало и угасало — агония дара. Последней строкой “Петушков” он убил и героя, и себя. Писатель, желающий своё творчество продолжать, никогда так не закончит из суеверного ужаса»12.

Мания саморазрушения у Венедикта Ерофеева оформилась в жизненную философию, основным постулатам которой следовал его ближайший круг — так называемые «венедиктианцы». Вот почему во Владимире о его окружении разнёсся слух как о секте самоубийц с ним во главе.

Ольга Седакова называет этот образ жизни по-другому — «делом общего пропадания». Вот что вспоминает она в одном из своих интервью, отвечая на вопрос, как случилось, что она, девушка из интеллигентной семьи и студентка филологического факультета МГУ, оказалась в ерофеевской компании: «Да, это было приключение. Со мной на одном курсе учился один из его верных последователей и почитателей. Он был старше нас. Нам было по 17 лет, когда мы поступили, а ему 29. Он был из владимирских знакомых Венички. Он довольно заметный герой в “Петушках” — Боря С., “Премьер” в революционном правительстве Петушков, который умер в сюжете от того, что Веничка объявил себя “выше Закона и пророков”. Так вот, Боря С. мне всё время рассказывал на первом курсе, какой у него есть гениальный знакомый и как надо с ним повидаться. Он меня к нему и привёл. Конечно, мне и во сне не снилось то, что я там увидела. Мне не встречалось людей, настолько свободных от всего “советского” — от идеологии, от общего страха и конформизма, от принятых тогда “приличий”. При этом каждому новичку нужно было пройти экзамен. В моём случае это было требование прочитать Горация на латыни и узнать дирижёра, который на пластинке дирижировал симфонией Малера. Не то что я так уж разбиралась в дирижёрах и знала всего Малера — просто точно такая пластинка была у меня. Так что я узнала, и меня приняли. Я благодарна судьбе, что не слишком вовлеклась в этот круг, в это дело общего пропадания. Другие учителя меня, можно сказать, перетянули на свою сторону: С. С. Аверенцев, Н. И. Толстой, тартуский круг. Мне хотелось “в просвещении стать с веком наравне”, а среди возлияний и застолий это не получится. Но знакомство с Веничкой — одно из самых значительных событий моей жизни. Я даже назвала как-то его моим учителем. Этому удивились: чему ж он мог меня научить? Тому, что свобода возможна в большей мере, чем мы это себе представляем, подчиняясь обстоятельствам. А что, дескать, делать и всё так... И обстоятельства не фатальны, и политический строй, и общепринятые мнения — всё это не фатально для твоей свободы»13.

21 февраля 1976 года состоялась регистрация брака Венедикта Ерофеева и Галины Носовой.

Жить безбытной жизнью он уже не мог. Силы были на исходе. Всякий раз не знать, где будешь ночевать следующую ночь, — не всякий выдержит. Крыша над головой наконец-то нашлась. Отсутствовало только сродство душ и много чего другого. Незадолго перед регистрацией брака он отметил: «Я, умываюсь если, то только слезами. Все, кто умывается водой — бессердечны»14. И ещё одна запись, связанная с его второй женитьбой: «И обречённость на окончательный покой: “Мне теперь не нужно гладить брюки”»15.

Не у всех так бывает, но у некоторых случается: жениться или выйти замуж — то же самое, что похоронить себя заживо. Но семьи из двух воркующих голубков ему тем более не хотелось. За три года без малого до своей второй женитьбы записал в блокноте: «Я вас буду пестовать, а вы меня лелеять»16. Это он у кого-то услышал и тут же запомнил, как пример сюсюкающей пошлости в отношениях между супругами. Так обычно говорят, когда грешат на стороне. Что он совершил по здравому размышлению, был даже не брак по расчёту, а обычная заурядная сделка. Венедикт Ерофеев ввязался в авантюру, за которую заплатил своей жизнью. Судьба, которую он постоянно искушал, ему отомстила — сократила жизнь.