Кавказская война. В 5 томах. Том 2. Ермоловское время - Василий Потто

В действительности дело объяснялось совершенно иначе. Еще в исходе 1825 года в Анапу съезжалось человек до четырехсот черкесов, вызванных новым пашой для объяснений по пограничным делам с Россией. Черкесы стояли станом возле крепости и то и дело сходились на совещания между собой. Результатом было то, что вызванные к ответу, они сами спрашивали пашу, должны ли они почитать себя подданными Турции. И на утвердительный ответ потребовали, чтобы султан вознаградил за все убытки, которые они понесли с тех пор, как русские стали на Кубани. А эти убытки были не малые: черкесы показывали, что они потеряли за последние двадцать пять лет двадцать пять тысяч человек убитыми и пленными, пятьдесят тысяч лошадей, шестьдесят тысяч рогатого скота и сто тысяч овец. После бесполезных переговоров одиннадцать человек из этих черкесов отправились морем к трапезундскому паше с той же просьбой, в то время как остальные разъехались по домам. Из Трапезунда депутация ездила в Константинополь к султану, но султан ее не принял и отправил обратно в Трапезунд, поручив разобрать их дело тамошнему паше. Паша и нашел, что черкесы сами виноваты в пограничных недоразумениях на Кубани. Такой исход дела поразил впечатлительных горцев. Не рассчитывая уже на помощь турок, недовольные анапским пашой, они собрались на совещания и должны были почувствовать свое бессилие перед гнетущими их обстоятельствами. Враждебные отношения к русским стали для них тягостны. Абадзехские старшины первые заявили, что будут жить с черноморцами мирно, если черноморцы перестанут ходить на их сторону для враждебных действий. Казакам, как сказано, и было воспрещено переходить на левый берег Кубани, в то время как анапский паша, со своей стороны, воспретил горцам переходить на правый. Между тем Турция, встревоженная таким настроением умов в Черкесии, принимала все меры к действительному подчинению себе горцев. Разосланные ею чиновники, заптии и муллы ездили по всем горам, приводили народ к присяге султану, брали от него аманатов и собирали подать, которая шла на содержание анапского гарнизона. Тут оказалось, что большая часть черкесов не хотела признать над собою турецкого владычества и явно или тайно старалась от него уклониться. Шапсуги даже вовсе не пустили в свои земли сборщиков податей, и когда те хотели ворваться силой – произошла схватка; двое турецких заптиев были убиты, а остальные выгнаны. На новые требования они отвечали, что скорее покорятся России, чем будут данниками турок. Таким образом, шапсуги стали во враждебные отношения и к Турции.

Вот эти-то обстоятельства, совпавшие с интригами де Скасси против Власова, и были настоящей причиной временного спокойствия на Черноморской линии. Горцам ничего не оставалось более, как до выяснения своих дел сидеть смирно, и они сидели смирно до 1828 года, вплоть до турецкой войны, когда их набеги приобретают снова поражающе кровавый характер.

Но эти обстоятельства не были ни достаточно известны, ни понятны в России, не говоря уже о стараниях извратить действительный смысл событий. Вот как изложены, например, эти последние в одном из рапортов к Паскевичу в апреле 1827 года. Писал коллежский асессор Кодинц, заменивший собою до Скасси.

“В июне 1826 года для управления Анапской крепостью был прислан трапензундский паша Чечен-оглы. Он принялся приводить все горские народы к присяге на подданство султану, что имело крайне невыгодное влияние на наши сближения с закубанцами. В настоящее время хотя они не оказывают никаких неприязненных действий, но видимо от нас удаляются, прилепляясь к Турции.

Главнейшей и единственной причиной сей готовности горцев вступить в турецкое подданство было командование кубанской границей генерала Власова. Следуя какой-то разрушительной системе, основанной, быть может, на видах корыстолюбивых, он вскоре по вступлении своем в управление черноморским войском первый нарушил спокойствие, бывшее на границе со времени заключения мира с закубанцами. Действия свои он начал внезапными переправами через Кубань в земли черкесов, где он вырубал леса, жег поля и истреблял аулы. Сделанное им несправедливое нападение в марте 1823 года на аулы бжедугов и других племен, преданных России, произвело величайшее смятение в горах. Черкесы, воспламенившись местью, отплатили нам сожжением Круглолесской, случившимся в мае того же 1823 года, следовательно, в скором времени после экспедиции Власова, которому и должно приписать гибель сей многолюдной и богатой деревни”.

Так пишет Кодинц, умышленно забывая и все предшествовавшие обстоятельства, вызвавшие самое назначение Власова, и даже Калаусскую битву, совершившуюся в русских, а не в черкесских пределах.

“Со времени отчисления Власова,– говорится далее в том же рапорте,– граница наша пользуется ненарушимым спокойствием, что служит неоспоримым доказательством, что с черкесами всегда легко жить в мире, подавая им пример правосудия и верности в сохранении с ними договоров”. Кодинц рассказывает при этом, что в 1824 году шапсуги, более других склонные к мщению, приходили в натухайское селение Пшад, чтобы расхитить имущество русских промышленников, основавших там торговые заведения, но были отражены верными нам жителями, в особенности князем Индар-оглы, который, защищая их, подвергался вместе со своими сыновьями явной опасности.

“Миссия наша, занимающаяся мирными сношениями с черкесами,– пишет в заключение Кодинц,– сделала гораздо прежде турецкого правительства самые счастливые успехи в сближении с нами сих полудиких людей. Русские промышленники в продолжение многих лет приставали без малейшей опасности к разным местам на берегах Черного моря, и в последние четыре года до тридцати судов наших находились в портах их, как бы в отечественных, без всяких способов к защите, производя мену с жителями с полной свободой.

К сожалению, беспрерывные затруднения, встречаемые миссией со стороны командовавших черноморской границей, их совершенно противный образ действий и самое старание унизить власть и способы миссии в глазах черкесов, отнимают у нас возможность достигнуть цели с ожидаемым успехом.

Все это мы испытали во время командования Власова, но и преемник его, генерал Сысоев, к истинному сожалению, не более нам благоприятствует, ибо не только мы, но и сами черкесы известны о стараниях его к оправданию обвиненного во всем Власова. Многие действия его прямо клонятся к тому, чтобы завладеть правами нашей миссии и присвоить себе вместо нас управление сношениями с черкесами”.

Таков этот любопытный документ. Понятно, что когда такие воззрения получили преобладание, Власов ничего не мог ждать для себя хорошего.

С грустью в сердце, оскорбленный, удалился тот, чье имя еще грозою носилось по горам, от мест своих подвигов на берега Тихого Дона, в скромный родной уголок, и три с половиной года провел там в ожидании решения суда. Судьба не решилась быть, однако, несправедливой по отношению к нему до конца. Сами события на Кубани, опять полные тревог и крови, должны были вновь убедить в фантастичности мирных проектов лиц, подобных де Скасси и Кодинцу, а вместе с тем и действия Власова должны были предстать в ином свете. Суд дал ему полнейшее оправдание.

Император Николай, с его безупречной рыцарской честью, поспешил загладить невольную несправедливость, оказанную доблестному воину, и тогда же торжественно выразил Власову свое доверие и милость, поручив ему управление войском Донским на время отсутствия наказного атамана Кутейникова. Прошло еще несколько месяцев, и Власов был вызван в действующую армию походным атаманом Донских казачьих полков.