Державный - Александр Сегень

Вдоль Неглинной роились москвичи, уже ожидая вывода осуждённых еретиков. Несколько приставов охраняли вывод, а не то ещё кто-нибуДь от полноты ненависти к врагам Христовым швырнёт камень, да и зашибёт еретика раньше времени. Угрозы и ругательства доносились со стороны толпы в избытке.

— Вот так и Христа вашего вели на казни, яко меня нынче! — крикнул москвичам Курицын. — Чем же я хуже него?

— Умолкни! — грозно осёк его пристав Андрей. — А не то кляпом рот заткну. Дыши лучше свежим воздухом.

— Зябко, — поёжился Волк. Ветер был пронизывающий, а на нём — только сапоги, исподница да лёгкий атласный кафтанок, хоть и с козырем, а продувает.

— Ничего, — безжалостно отвечал другой пристав, Илья Ногтев, — немного помёрзнете, да и в парилочку.

— Который же час? — спросил появившийся следом за Волком Иван Максимов.

— Самое время, — хмыкнул Ногтев. — Не бойсь, не проспали!

С колокольни Ивана Лествичника ударил малый колокол, ещё через некоторое время послышался удар среднего колокола, затем прозвучал самый большой — Божий Глас, после него — вновь малый, и так далее — начался медленный скорбный перезвон. Когда из башни появился Коноплев, пристав Андрей громко произнёс:

— Ну вот и Митенька! С Богом — тронулись!

Ветер как назло всё усиливался, невозможно терпеть, и Волк не чаял поскорее дойти до Собакиной башни, угадывая, куда их ведут. Он понимал, что надо мысленно обращаться к спасительному брату Фёдору, но в голове его скакали одни только проклятия ледяному и влажному ветру. Расстояние в триста шагов показалось Волку длиной в целое поприще, если не больше. Наконец дошли до Собакиной, стали её обходить. «Эх, Фёдор! — мелькнуло в мыслях у Волка. — Коли не спасёшь, так хоть — чарку водки бы!»

Слева завиднелся дом воеводы Щени, возле которого верхом на коне восседал сам боярин Щеня-Патрикеев в полном военном доспехе: на голове — великолепная ерихонка, на плечах — тяжёлая бармица, на груди и животе — сверкающее зерцало. Будто на войну собрался. Или на поединок с ним, с Волком Курицыным? А, понятно — опасаются, как бы во время казни не случился бунт. Правильно делают, что боятся!

Ветер теперь дул не столь беспощадно, свистел в левом ухе. Толпа с Неглинки, перетекая на Пожар, пополняла топчущийся тут, на большом московском торгу, люд.

— К дьяволу их! К сатане льстивому! В Геону! — кричали москвичи. И даже: — Отдайте их нам на съедение!

— Мы б и сами их съели — нельзя! — не выдержал Ногтев. — Сырое нельзя ясти.

— Верно! Жарить! — загоготало в толпе.

Но не все москвичи веселились и кричали. Некоторые довольно мрачно взирали на ведомых еретиков, а кое-кто даже с сочувствием. Однако никто не требовал помилования им.

Пройдя ещё шагов триста, перешли по снегу через ров на ту сторону, где стоял невысокий маленький домик, сложенный из свежих брёвен, по-видимому, на днях. Над дверью была прибита доска. На доске красовалась надпись углем: «Содом и Гоморра». Оглянувшись на Кремль, Нван-Волк увидел множество людей, стоящих на стене и башне, промежуточной между Никольской и Фроловской. Вероятно, там были оба государя со своими приближёнными, но, дрожа от холода, Курицын не мог как следует рассмотреть, да и дневной свет до сих пор оставался непривычным для глаз.

У дверей «Содома и Гоморры» стоял Волоцкий игумен Иосиф. В руках он держал большой серебряный крест. Волк подметил, что одет Иосиф ненамного теплее, чем он, но это его нисколько не утешило. Никаких признаков того, что брат Фёдор собирается спасать своих единомышленников, не наблюдалось. Хотя бы откуда-нибудь да знак какой-нибудь! Только мрачный погребальный перезвон колоколов.

— Раскаиваетесь ли вы, что служили Антихристу и отцу его Сатане? — спросил строго Иосиф Волоцкий, поднимая над головой Волка свой серебряный крест.

Курицын молчал. Максимов и Коноплев тоже.

— В последний раз вопрошаем вас! — громко произнёс Иосиф. — Хотите ли признать себя небывалыми грешниками, дабы смягчить участь свою на том свете? Взываем к вам: покайтесь, пока не поздно!

И тут Волку показалось, что из-за спины Иосифа мелькнуло лицо брата Сокола-Фёдора и тотчас исчезло во мраке за дверью «Содома и Гоморры». Вот он — ожидаемый знак! Вмиг Волка осенило — Там, внутри бревенчатой клети, уже вырыт подземный ход, ничего не надо бояться, смело идти в огонь.

— Не раскаиваемся! Не признаем! — крикнул Курицын и плюнул на крест, правда, не попал — ветром отнесло плевок в сторону. — Это вы заблуждаетесь, многобожцы проклятые! Бог един! Слушай, Израиль! Нет бога, кроме Саваофа, а Иисус — лишь пророк Его.

Страшный ропот неодобренья поднялся за спиной у еретика. Максимов стоял, понурив голову. Коноплев в страхе озирался по сторонам и хныкал. Иосиф Волоцкий повернулся лицом к башне и размашисто кивнул головой. Тогда только Иван-Волк разглядел стоящих на башне митрополита и молодого великого князя Василия Ивановича. Державного не было видно.

Митрополит совершил крестное знамение, благословляя казнь. Великий князь Василий взмахнул рукой.

— Входите! — толкнул Курицына пристав Андрей. Волк усмехнулся и в последний раз мельком оглядел лица толпы.

Шагнув внутрь бревенчатой клети, он почувствовал, как неистово забилось в груди его сердце — там, посреди небольшого помещеньица, сажень в длину, сажень в ширину и сажень в высоту, на полу, покрытом опилками и стружками, стояла глиняная братина, до краёв наполненная водкой. Водку он как-то сразу учуял по крепкому запаху, царившему в бревенчатой клети. Да ведь это ли не знак от брата?!

Иван-Волк схватил братину с пола и, приложившись к ней, сделал несколько больших глотков. Горло обожгло, дыхание прихватило, а по жилам мгновенно понеслось весёлое тепло.

— На-ка сразу! — протянул братину Максимову.

— Что это?

— Да водка же! Пей за наше спасенье! Сейчас спасёмся!

Максимов взял из рук Волка сосуд, но пить почему-то не решался.

— Не хочу! Не хочу! — упираясь, кричал Коноплев, но его всё же впихнули крепкими ручищами в «Содом и Гоморру». Он снова бросился к двери, получил зуботычину и на сей раз опрокинулся в угол. Вдруг в дверях появился Иосиф Волоцкий. Снаружи его тянули, и было слышно, как умоляют:

— Осифе, не надо! Не надо, Осифе!

— Оставьте меня! Невредим выйду! — вырывался игумен, в отличие от Коноплева стремясь войти в душегубную клеть. Нван-Волк размахнулся ногой и со всей силой ударил Иосифа в пах. Волоцкий игумен вскрикнул и со стоном стал сгибаться в три погибели. Тут уж его оттащили от двери, а саму дверь вмиг захлопнули. Еретики вновь очутились в узком замкнутом пространстве втроём. Свет сюда проникал только через щели между брёвнами — домик-то был ложный, с незаделанными щелями.

— Теперь что? — спросил Максимов.

— Пей водку! — весело крикнул Курицын.