Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Водоросли, — повторил Уилберфорс, — и морская трава. Водоросли привлекает трава, которой поросло днище. Так или иначе, нам придется закренговать «Сердце Света» и отчистить днище от травы.

— И от ракушек, — раздался чей-то голос.

— И от ракушек, — согласился Уилберфорс — Далее, я разделяю все ваши страхи относительно лондонского порта. Все мы когда-то бежали из этих мест. Но каждому из нас приходилось мучиться за рулем, когда наша старушка принималась без причины вертеться на месте, переваливаться с боку на бок или задирать нос.

Менее опытные рулевые, которые мучились от всех этих несчастий и без морской травы, оживленно закивали.

— Я предлагаю второй план. Если угодно, приложение к первому. Если мы прибудем на место и обнаружим нашу «Мегеру» под защитой фрегатов ее величества королевы — что ж, тогда все очень просто. Мы становимся на якорь в Блэкуолле с единственной целью — отчистить корпус корабля. И это будет чистая правда. Если нам надо отчистить корпус, то почему бы не сделать это в Лондоне? И если мы хотим когда-нибудь избавиться от этих гостей, — рука Уилберфорса описала широкий круг, указывая на водоросли, доверчиво жмущиеся к кораблю, — то наше судно необходимо поставить в док, поднять и как следует отскрести от всякой дряни.

Четвертое заседание «Парламента Света» будет продолжаться еще три недели, с пленарными заседаниями и представительными комитетами, которые будут вырабатывать поправки на уровне подкомиссий; затем будут обсуждения, обсуждения обсуждений, торги, закулисные махинации в трюме, несколько бессовестных попыток обструкции и даже нелепая попытка скупить голоса; но в конце концов Уилберфорс ван Клем увидит свой двойной проект одобренным большинством в два голоса, и лишь тогда все еще преследуемое влюбленным эскортом фитопланктона пиратское судно «Сердце Света» поднимет паруса и направится в сторону Дила, вслед за «Мегерой» и к славным докам Блэкуолла, где на очистку корпуса уйдет всего неделя; впрочем, Уилберфорс в глубине души был убежден, что на решение пиратов повлияли вовсе не политические дебаты и ухищрения, а сами водоросли. Их постоянное безмолвное присутствие не давало покоя колеблющимся, убеждало сомневающихся и невероятно угнетало людей, привыкших к открытому морю; пираты глядели на мерцающие огоньки своего эскорта и подсознательно ощущали некую обширную и расплывчатую цель, стоявшую за присутствием этих существ, некий непонятный расчет, призванный поменять местами команду корабля и водоросли, плывущие следом за ним: словно это команда была эскортом, а водоросли — главными действующими персонажами; и по крайней мере с точки зрения самих водорослей так оно и было. Так, в защите своего плана возвращения «Сердца Света» на родину Уилберфорс обрел самую мощную поддержку именно со стороны водорослей. Без их молчаливого вмешательства Уилберфорс проиграл бы свою битву за сердца и умы матросов; «Сердце Света» по решению большинства повернуло бы на юг, и катастрофа, которой теперь суждено разразиться, была бы предотвращена.

А Уилберфорс? Интернунций наблюдал, как он убеждает сомневающихся, разводит долгие речи в защиту своих планов, теряет напрасно выстраданные аргументы, снова отвоевывает свои позиции, часами ходит взад-вперед по палубе, устремив взор туда, где за долгими милями морских вод покоилась Англия, лондонский порт и, превыше всего, тайна, вбитая гвоздями в самое сердце «Сердца Света»; а позже, после окончательного голосования, интернунций смотрел, как этот человек рванулся с кормы к борту и принялся отбивать стамеской шляпки гвоздей, пока дощечка с названием корабля не отвалилась с треском и «Сердце Света» не отправилось в гущу водорослей, где его покрыла живая пленка из крошечных сине-зеленых существ и оно стало частью колонии, окутывающей и баюкающей корабль. На месте этой дощечки Петер Раткаэль-Герберт увидел темную табличку с прежним названием, которая все эти годы была защищена от непогоды и любопытных глаз новой личиной, — до тех пор, пока эту личину не сняли, дабы явить миру первое название корабля, «Алекто», которое теперь само стало маской и приведет пиратов в самое сердце Лондона, в лондонский порт, и к новой истории Рошели.

Хозяин «Мегеры» решил, что оторвался от своих преследователей в Шербуре. «Мегера» пересекла Ла-Манш и оказалась у побережья близ Дила; устья Темзы она достигла тринадцатого июля. Баржа провела ее через песчаные отмели до Грейвсенда, а там на борт корабля взошел опытный лоцман и повел «Мегеру» вверх по реке, между приземистых поселков Шедуэлла и Ротерхита, мимо пристаней на южном берегу, туда, где возвышался Тауэр и где река заполнилась лодками, лихтерами, яликами и баржами, которые сновали среди больших кораблей, стоявших на якоре в Пуле и ждущих разгрузки, задерживавшейся из-за «трудового конфликта». У Пристани Королевы было особое столпотворение; здесь стояла «Тисифона», до сих пор дожидавшаяся рабочих, чтобы разгрузить угольный порошок.

— «Мегера», — заметил капитан Гардиан, взглянув в окно на следующее утро. — Из Кальтаниссетты.

— Ставлю гинею на то, что она привезла серу, — отозвался капитан Рой.

— Идет, — поддержал пари Гардиан, а позднее в тот же день заплатил проигранную гинею своему товарищу, убедившись во время неторопливой прогулки вместе с ним вдоль освещенного солнцем причала, что догадка Роя была верной.

— Это могла быть только сера, — сказал Рой, принимая выигрыш. — Что же еще, как не сера?

Было уже далеко за полдень, и стояла невероятная духота.

Лондон кипел от июльского зноя. Солнце раскалило улицы и крыши домов. Аллеи и дворики накапливали жар и изливали его на горожан днем и ночью, а горожане каждое утро пустыми глазами смотрели на все то же палящее солнце, поджидавшее их и на этот раз. И на следующий. Эбен поднялся на рассвете и сразу же приступил к своим обязанностям. После восьми или девяти утра начали вонять отбросы, солнце стало слепить глаза, капитан вспотел и разозлился, но продолжал вглядываться в сгущающееся знойное марево, где мужчины и женщины появлялись и исчезали, словно блики на морской ряби. Пристани замерли в неподвижности, хотя этому виной была уже не жара, а «трудовой конфликт».

«Конфликт» начался в первую неделю июня. Никто не знал наверняка, чем он был вызван и между кем происходил, но это было удобное объяснение на все случаи упущений и недочетов, не испытывавшее поэтому недостатка в желающих его сохранить. Если на пристани Батлера были свалены в кучу тюки с шерстью, то виной этому был «трудовой конфликт». Если «угольщик» три месяца простаивал в Пуле неразгруженным и товар исчезал с него каждую ночь мешок за мешком, пока всякое отребье шлялось по его палубам, оставшимся без охраны, — да и вообще то, что он никем не охранялся, — это, естественно, тоже относили на счет «конфликта». Шли митинги. Происходили встречи между владельцами пристаней и владельцами кораблей, между владельцами кораблей и владельцами складов, между владельцами складов и портовыми грузчиками, между грузчиками и владельцами пристаней. Но спорные вопросы оставались нерешенными, а «конфликт» тем временем разрастался и расползался к северу и югу по пристаням, словно какой-то заразный паралич. Люди приходили на работу, но не приступали к своим обязанностям. Товары гнили в трюмах и переполняли пристани, постепенно подвигаясь вверх к набережной и загромождая дороги. И вечерняя прогулка Эбена и Роя стала напоминать тяжелый поход с препятствиями, в котором капитаны усердно пробирались мимо завалов из ящиков, мешков, тросов, цепей, досок, брусов и сброшенного балласта. Хитрую тварь, стоявшую за всем этим беспорядком, поймать было просто невозможно, у нее не было имени и цели, хотя Эбену казалось, что в «трудовом конфликте» чувствуется рука Фарины. Его имя красовалось даже на стенах оперного театра, о котором сейчас вспомнил Эбен Гардиан.