По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Все это сразу показало на сложность моего нового служебного положения.

Н. Л. Петерсон

Больше всего это положение зависело от непосредственного моего начальника, директора канцелярии Николая Леонидовича Петерсона. Он тем временем как раз возвратился в Тифлис.

В шикарном директорском кабинете встретил меня высокий, чуть-чуть сутулый брюнет, довольно красивый и элегантный, с небольшой подстриженной бородой. Хитро прищуренными в щелку глазами впился в меня.

Я понял: хочет составить первое впечатление.

Прием — короткий и крайне сухой. Как будто Петерсон не имел, о чем даже поговорить со своим ближайшим помощником по управлению делами целой трети Кавказа. Холодным приемом, очевидно, хотел дать мне понять, что для него я нежелателен, как не его избранник.

Таким образом уже наперед, еще до начала моей деятельности в Тифлисе, обстановка для меня создалась недружелюбная. Такою она, в сущности, оставалась все семь лет моей службы в управлении наместничества.

Я решил принять относительно Петерсона строго официальный тон и стал обращаться к нему не иначе, как «ваше превосходительство».

Мне приходилось присутствовать при докладах директору начальников отделений военно-народной канцелярии. Выслушивая их, Петерсон никогда не интересовался моим мнением, хотя видел, что я слежу за докладом со своими заметками. Он относился ко мне почти так же, как к мебели. Когда же я приходил к нему с личными докладами, Петерсон заставлял меня ждать по два-три часа, вместе с просителями, в приемной. Все это производило определенное впечатление и на посторонних, и на сослуживцев. Я перестал вовсе ходить с такими докладами, и между нами личные сношения почти прекратились.

Однажды, при предварительном просмотре судебных дел, я обнаружил в одном из них нечто особенное. Ничего об этом я не сказал ядовитому Рощупкину, между прочим, и для проверки, насколько внимательно относится он к делам.

Когда Рощупкин делал свой доклад, Петерсон вдруг прервал его:

— Ну, довольно! У меня больше нет времени. Остальное пришлите прямо мне к подписи.

Вмешиваюсь:

— Разрешите, ваше превосходительство, Василию Васильевичу доложить еще только дело Курбан Ахмед-оглы.

— Ну… докладывайте!

Рощупкин, удивленный моим вмешательством, тянет:

— Житель Дагестанской области, Андийского округа, Курбан Ахмед-оглы… Сослан навсегда в Сибирь за убийство односельца… Прошло двадцать лет, просит наместника о помиловании… Надо, в согласии с заключением губернатора, отказать.

Петерсон смотрит на меня с недоумением.

— Особенность этого дела доложите, Василий Васильевич!

Рощупкин нервно перелистывает дело.

— Да никаких особенностей, Всеволод Викторович, здесь нет!

Глаза Петерсона обращаются в насмешливую щелку.

— Особенность этого дела, ваше превосходительство, в следующем. Курбан-оглы сослан за убийство, которого в действительности никогда и не было. Он был предан окружному народному суду по обвинению в поранении односельца в драке. Неизвестным способом в канцелярии дагестанского губернатора это легкое ранение переделали в смертельное. Еще дальше пошла военно-народная канцелярия: она представила доклад главноначальствующему на Кавказе с обвинением Курбана в убийстве. Резолюцией главноначальствующего обвиняемый сослан бессрочно в Сибирь — в сущности за простую драку. Наказание явно несоответственное вине и назначенное, если не допускать корыстного злоупотребления, по явному недоразумению.

Рощупкин нервно зашелестел листами дела:

— Да… драка, поранение… Да, так… убийство… ссылка навсегда…

Петерсон посмотрел на меня с любопытством, точно впервые меня заметил:

— Заготовьте, Василий Васильевич, телеграмму якутскому губернатору с распоряжением наместника: немедленно освободить и возвратить на родину этого Курбана.

Лед был надломан. Петерсон стал относиться ко мне корректнее. Это немедленно было учтено сослуживцами — подчиненными. Вскоре, сделав любезнейшую мину, Петерсон говорит:

— Зачем вы меня все называете «превосходительством»? Ведь у нас с вами отношения товарищеские!

Между прочим, вскоре я обнаружил еще ряд грубых судебных ошибок — или, вернее, злоупотреблений — при ссылках в Сибирь или во внутренние губернии невинных горцев и горянок. Все они были возвращены на Кавказ из губительных для южан холодных местностей. Очевидно, в судебном деле у нас в прежние времена существовала клоака. Я просил Петерсона:

— Позвольте мне, Николай Леонидович, пересмотреть все дела о сосланных горцах. Несомненно, что среди нескольких тысяч сосланных есть немало невиновных.

— Что вы, что вы, Всеволод Викторович! На нас с вами и без того уже вешают собак. Говорят, что мы подрываем авторитет власти… Пусть уж все остается, как есть!

Улучшившиеся отношения все же оставались переменчивыми. Петерсон с головой ушел в делание своей карьеры. Где его личные интересы не затрагивались, он часто бывал мил, любезен. Но, если только ему казалось, что, хотя бы в чем-нибудь может быть намек на ущерб для него, он бывал просто груб и вел себя оскорбительно без малейших действительных к тому оснований.

Одно время он почувствовал положение свое пошатнувшимся. Стал поэтому стараться устроиться в Петербурге. Перед отъездом просит:

— Вы, Всеволод Викторович, единственный человек, на которого я могу положиться! Сделайте для меня, если я останусь в Петербурге, то-то и то-то.

Но, возвратившись благополучно назад, стал относиться по-прежнему.

Первые годы службы при кавказском наместнике Петерсон целые дни проводил в его дворце. Приходил в канцелярию утомленный, раздраженный. Но кокетничал своим утомленным видом: так, мол, занят государственными делами.

Позже, ознакомившись с порядками во дворце, я видел, что он просто часами высиживал во дворце без дела, беседуя со свитой наместника, а в лучшем случае — с членами его семьи. Хотел этим приучить к себе, стать своим.

Властолюбием он обладал чрезвычайным. В первые годы он сам разрешал от имени наместника многие дела по управлению Кавказом, пренебрегая своим непосредственным начальником, помощником наместника Султаном-Крым-Гиреем. Так составилась легенда на Кавказе о всесильности Петерсона, к чему были основания.

Подчиненные сильно недолюбливали Н. Л. — больше всего за то, что, делая какое-либо распоряжение, а тем более выражая свое неудовольствие, он старался безо всякой к тому нужды побольнее задеть самолюбие подчиненного. Однако его боялись, пред ним заискивали и сильно льстили Петерсону.

С доброй памятью можно вспомнить жену его — Анастасью Павловну. Она была уже не молодая, но молодящаяся женщина. Были у нее, конечно, личные недостатки, над нею в обществе любили подтрунить, но ее достоинством было то, что она благотворно действовала на мужа, сдерживала и старалась смягчить его резкости.