Призрачный рай - Mila Moon

саморазрушению — выход? Да, они все легенды и останутся навсегда в истории музыки, но каждый из них вел аморальный образ жизни, что и привело к летальному исходу. Наркотики ведут только в один конец, и это смерть.

— А что правильно? Жениться в тридцать и нянчиться с детишками? — он кривится и презрительно хмыкает. — Это точно не для меня.

— Что плохого в семье и детях? — в каждом ответе Габриэля — негатив. Брови сходятся на переносице, когда в его тоне проскальзывает издевка, будто женитьба и дети — это непосильное бремя. Не понимаю, почему он так считает.

— Я не знаю, что такое семья, — сухо бросает он, прибавляя громкости и намекая, что разговор окончен. Ну и ладно, только настроение испортилось из-за такой мрачной темы.

Остаток пути мы проводим в обществе музыки и удручающем молчании. Если у его отца и матери не сложилось — это не значит, что Габриэль будет плохим родителем. Грустно, когда разочаровываешься в самых близких людях и затем внушаешь, что ситуация повторится, не веря в светлое будущее. И как вселить в него уверенность и переубедить? Такое вообще возможно? От одной фразы в венах стынет кровь — «Я не знаю, что такое семья». Я мельком смотрю на угрюмого музыканта, и накрывает беспросветная печаль. Хочу знать больше… Мне бы бежать, сломя голову подальше, а я думаю, как помочь Габриэлю не свернуть на неправильную дорожку. Должна ли я вообще переживать, когда мне прямо заявили — ни на что не рассчитывай. Надо бы строить свою жизнь, а не волноваться, какой путь выберет Лавлес. Надо бы прекратить этот бурный поток, который засасывает все глубже. Мое присутствие не обязательно, я не необходимость, не чертов кислород, Габриэль жил без меня до этого… его «все устраивает». Земля не остановится, если на одну назойливую персону в его жизни станет меньше. «Все просто, Ливия». Только вот маленький мальчик с печалью в глазах не дает покоя, и эхо, где в каждом слове боль и безысходность. «Я не знаю, что такое семья».

Стеклянный дом выныривает, скрытый в гуще елей, и вызывает приятные воспоминания с примесью грусти. Он выглядит отчужденно, словно его существование позабыто на страницах истории. Набираю полную грудь воздуха, пропитанного сосновым ароматом и дикими соцветиями, выходя из машины.

— Ребята знают о твоем приобретении? — спрашиваю гитариста, когда мы проходим в дом. Здесь ничего не изменилось с прошлого раза… Когда мы танцевали в серебристом лунном свете, и он нашептывал слова песни. Тогда мысли находились в другом измерении, значение имел только голос Габриэля — больше ничего.

— Узнают, — он оставляет пакеты с едой на барной стойке и снимает очки. Вновь удивляюсь его скрытности, но не развиваю тему — это ведь его решение. — У тебя есть какие-то пожелания насчет съемки?

— Будь собой, — пожимаю плечами и ловлю неоднозначный взгляд нефритовых глаз.

— Окей… Очень лаконично, — хмыкает парень и достает из пакета еду. Наш разговор в машине остается в далеком прошлом, как и мое признание. Я настраиваю камеру и делаю парочку пробных снимков: Лавлес жует, произносит что-то неразборчивое с набитым ртом, закатывает глаза, показывает средний палец. Как мило… Зато не угрюмый пьяный валенок с пустыми глазами — это радует.

Мы непринужденно болтаем ни о чем, обсуждаем новинки в музыке и кино, говорим немного о группе. За приоткрытым окном разбиваются волны, и тихо щелкает фотоаппарат, где на каждом снимке — Габриэль. Остаюсь довольна снимками, рассматривая харизматичное и обаятельное лицо гитариста. Не хочу нарушать хрупкую гармонию, но меня гложет и не дает покоя беседа в машине. Не самая приятная тема для обсуждения, я рискую снова нарваться на грубость с его стороны, но желание заглянуть глубже, узнать больше о его прошлом — сильнее. Возможно, Габриэль откроет дверь в сердце, которая захлопнулась очень давно из-за родителей. Все туманно и неоднозначно…

— На детских снимках ты такой милашка, просто не верится, что вырос из ангелочка… бунтарь, — я усмехаюсь и кладу камеру рядом, обращая внимание на парня.

— Но ты же все равно влюбилась в такое дерьмо… да? — он наклоняется вперед, и пухлые губы превращаются в дерзкую улыбку. Я застываю от неожиданности — вся смелость вмиг испаряется. Щеки горят — точно напоминаю вареную креветку. Откашливаюсь и отвожу неловко взгляд на вид за окном. Почему Габриэль вспомнил это именно сейчас?

— Отвратительно любить такого, как я… — раздосадовано произносит Лавлес, прищуриваясь, и прожигает недобрым взглядом. — Ты хотела понимающего романтика, спокойной жизни, типа… — он делает паузу и склоняет голову набок. — Готовить ему ужин, завтрак, ходить в кино, гулять, как обычные парочки, но тут появился я… галимый раздолбай и нарушил идеальные планы, — повисает вновь мучительная пауза. — Который не может дать тебе больше.

— Почему? — недоуменно выдыхаю, выдерживая тяжесть и холод зеленых глаз. Не думала, что разговор повернет в такое русло.

— Когда разочаровываешься в близких людях, становишься идеальным бесчувственным человеком. Постепенно привыкаешь к одиночеству и понимаешь, что никто уже не нужен в этой гребаной пустой жизни, потому что тебе и так за*бись. Есть друзья, концерты, регулярный секс — все. Приятно слушать? Ты же этого так долго ждала?

Сквозь ребра пробивается сердце и стая мертвых бабочек, после фразы «никто уже не нужен». Меня колотит от ледяной ауры и отталкивает на несколько ярдов дальше ударной волной. Да, я ждала разговора, где мы разберёмся в чувствах, но чувств нет.

— Мне жаль… — шепчу, заикаясь.

— Жаль? — выплевывает брезгливо Габриэль и ухмыляется. — Ты, наверное, не поняла, Ливия. Мне не нужна жалость. Или думаешь, я страдаю? Мне давно параллельно.

— Ты ведь говоришь о родителях? — тихо спрашиваю, глядя в потемневшие безразличные нефриты.

— Родители… — он вкладывает в голос, кажется, всю ненависть, и меня пробирает до костей. — Одно пустое слово… Мать, на которую мне плевать, и отец… уже забыл, когда мы общались в последний раз. Есть я, она и он, но семьи никогда не существовало. Отец жалел, что я вообще дышу с ним одним воздухом, а мать… всегда хотела сбежать к своей мечте… что она и сделала.

Двери открылись, только там меня встретила пустота, пронизывающая до хруста, ломающая кости и замораживающая в жилах кровь. Молчу, выдерживая долгий бездушный взгляд. Ощущаю всю боль, видя перед собой одинокого зеленоглазого мальчугана. Закусываю с силой губу, чтобы не заплакать. Идеальный бесчувственный человек… Страшно. Я верю каждой фразе, и внутри поднимается тошнота. Слишком внезапно обрушилась правда, ударила безжалостно, как кнут, оставив миллионы свежих истерзанных ран.

— Я говорю это, потому что доверяю тебе, — невидимые