"Сатурн" почти не виден - Василий Ардаматский

— Зашел попрощаться, — тихо сказал Будницкий, вертя в руках кепку.

Они долго молчали. Будницкий сидел, навалившись грудью на стол, и так внимательно рассматривал свои тяжелые рабочие руки, будто ничего интереснее никогда не видел.

— Всех своих отправили? — спросил наконец Марков, хотя все было ясно.

Будницкий поднял на Маркова тяжелый взгляд.

— Кроме погибших.

— А сам?

— Да вот сейчас… — ответил он и вдруг без всякой связи с предыдущим, очевидно, отвечая своим мыслям, возбужденно сказал: — Страшное занятие — война! Не сказать, товарищ подполковник, какое страшное!

— Напугала вас? — грустно улыбнулся Марков.

— Напугала, товарищ подполковник, — ответил Будницкий, серьезно глядя на Маркова своими светлыми печальными глазами. — Только вы не думайте — не смертью она меня напугала. Погибнуть в бою — славная смерть. Я это и бойцам все время внушал, и себе как закон ставил. Война страшна своей слепотой. Сколько в ней гибнет людей вслепую, они даже не понимают, за что! Одно дело Клава моя — она все понимала. Я прямо глазами вижу, как она погибала. В замедлителе на кончике стержня застыла капелька смазки, а она этого не знает. Видит только, что стерженек не проворачивает механизм. А времени в обрез. И она взорвала напрямую, вместе с собой. И она знала, на что шла и за что. В бою умерла. И я знаю, любил я человека верного…

Марков, глядя на бледное, взволнованное лицо Будницкого, и сам начал волноваться.

— А эти гады пришли из Европы, — продолжал Будницкий. — Хватают на улице старуху и тут же ставят ее к стене. Европа? Поджигают дома и, когда люди выбегают из огня, они косят их из автоматов. Европа? А вы слышали, как они убили моего Леньку Болотникова?

— Слышал только, что он погиб.

— Парень этот сто раз смерти в зрачки глядел и не дрогнул. Это, между прочим, его сестре домик принадлежал, где вы базировались. Так вот, Ленька в тот свой последний день взял сестриного мальчонку трехлетнего, племяшка своего, значит, и пошел с ним погулять на кладбище. А там два эсэсовских офицера водку распивали. Это мы уж потом по всяким следам установили, что там было. Мы выстрелы услышали, побежали, да уж поздно было. Пристрелили они и Леню, и маленького. Пьяные гады! Ну мы, конечно, их прикончили, да что от того… Ну как же можно честно воевать против такой сволочи? Скажите мне, товарищ подполковник!

— Ну а если не воевать, Будницкий, так они весь наш народ истребили бы, — сказал Марков.

— Я ж не говорю — не воевать. Вы не так меня поняли. Но я все время думаю, товарищ подполковник, я хочу свою линию определить. Вот придем мы скоро в Германию. Я ж не смогу стрелять ихних старух и детишек — совесть не позволит. А злоба и ярость прямо душат меня! Взял бы и перепахал всю их страну вдоль и поперек. Чтоб и семени их не осталось. За все, что они натворили на нашей доброй земле… Но я же не смогу! Я же понимаю, там дети, старики ихние… Да рука не поднимется, не смогу. Они убивают вслепую, а я не смогу. Вот и получается, что борьба у нас не на равных правах. И все ж таки я боюсь, мне страшно, товарищ подполковник, что нервы мои не выдержат… когда я туда, к ним, приду. А если я там сорвусь, я же себя за человека не посчитаю…

— И все же мы им отомстим за все. И за Леньку Болотникова, и за Клаву, — сказал Марков.

— Я уж про все это, товарищ подполковник, столько всякого передумал, что прямо голова вспухла, — со вздохом улыбнулся Будницкий. — Вы ведь это просто так сказали, думали, как душу мне облегчить. Спасибо. — Он встал, взял со стола кепку, кинул ее на голову. — Ладно. Надо идти.

Они попрощались за руку, но Марков не выдержал, притянул Будницкого к себе, обнял, и они трижды накрест поцеловались.

— Спасибо вам, Будницкий, за все, — сказал Марков, прижимая его к себе. — За все, за все. Кончим войну, вы пойдете учиться обязательно, а потом хорошо поработаете для Родины. Как работали здесь. До встречи, дорогой. Я вас разыщу, где бы вы ни оказались.

Будницкий молчал. И только уже уходя, у самой двери, обернулся и, показывая на сочащиеся сыростью стены подвала, сказал:

— Прикажите, чтобы вам сюда песку сухого натаскали. Валиком его насыпать вдоль стен, он будет влагу отсасывать… — И ушел.

На другой день Марков узнал о том, что Рудин и, очевидно, Щукин вывезены из города с эвакуированным «Сатурном». Было непонятно, почему они не бежали. Зная Рудина, он мог объяснить это только тем, что, наверно, ему все же удалось зацепиться за группу «Два икс» и он решил довести дело до конца.

Была неизвестна и судьба Кравцова. Марков склонялся к худшему варианту — что его или раскрыли, или арестовали вслепую и в панике отступления не стали с ним возиться…

Только Бабакин продолжал сидеть в своем ларьке. За сутки три раза Галя Громова вызывала его на радиосвязь, но ответ был один: «Никто не приходил…»

Меж тем советское наступление стремительно развивалось. Наши танковые клинья, проломив фронт, разрезали на куски гитлеровскую группировку «Центр», вышли в ее тылы, вывели за собой моторизованную пехоту и на громадной территории образовали тот знаменитый слоеный пирог, когда бои велись в самых неожиданных направлениях, и только общее перемещение фронта было неуклонным — на запад. Потерявшие управление вражеские дивизии несли большие потери, гитлеровцы тысячами сдавались в плен, быстро комплектуясь в ту семидесятитысячную колонну, которая под конвоем автоматчиков спустя немного времени прошла по Садовому кольцу торжествующей Москвы.

По ночам, выходя из подвала, Марков уже слышал отдаленный рокот приближавшегося к городу фронта. Вчера даже были видны его похожие на бледные зарницы огненные всполохи.

Утром Марков, как всегда, прежде всего прошел в уголок Гали.

— Что-нибудь от Бабакина есть?

— Нового ничего. — Она протянула ему бланк радиограммы. — От Старкова.

«По имеющимся у нас данным, «Сатурн» в течение нескольких дней находился в Минске. Там он попал под нашу активную бомбежку, понес значительные потери в людях, возможно, пострадал архив, на месте его стоянки обнаружены остовы сгоревших автомашин. Находились ли там Рудин и Щукин? Вчера то, что осталось от «Сатурна», эвакуировано из Минска дальше на запад, в направлении Барановичей. За ними следует наш человек, но он не располагает пока возможностью проникнуть в колонну «Сатурна». Получить от него исчерпывающие сведения о наших людях не можем. Прояснилась ли ситуация с Кравцовым? Полагаю, что вам надо постепенно выходить из игры. Посоветуйтесь об этом с товарищем Алексеем. Наше дело сделано. Сообщите ваши соображения. Привет. Старков».

Марков прочитал радиограмму быстро, привычно улавливая прежде всего то, что ему важно немедленно для дела. Потом он еще раз начал читать и будто заново увидел и только сейчас понял слова «наше дело сделано». Он и сам знал, что операция подходит к концу, но, находясь все последнее время в большой тревоге за судьбу своих пропавших людей, и мысли не мог допустить, что он может уйти с поста.