Гамбит Маккабрея - Кирил Бонфильоли

На себя в зеркало их примерочной я глянул лишь единожды. Под дубинкой костюма я мог поморщиться, но, клянусь, в голос не закричал.

Ресурсы «ГОСПОДСКИХ Г. С.» казались неистощимыми.

— Кте, — спросил я со своим лучшим миттель-европ-акцентом,[43]— кте я моку приопрести топротный, крепкий, мусикально-инструментальный сакфояш тля моефо мусикально-инструмента? Мне потрепуется фот такой капарит. — Пока я очерчивал размер, подлый костюм нещадно вспарывал мне подмышки. — Такой, ф каких шикакские канкстеры раньше носили окнострельные афтоматы, ха ха!

— Ну и в нужное же место вы зашли же! — шумно просиял мистер Г.Г.С. — Ступайте же сюда, сэр, и осторожно же — ступенька. Мы же отчасти специализируемся на влагалищах для музыкальных инструментов. Вот тут, я же уверен, вы же отыщете футляр своей мечты — среди этой небольшой коллекции!

Я подозрительно сощурился на него, ибо всем известно, что библейское «влагалище» ныне толкуется несколько игривее, но он, судя по всему, за отросток меня не водил. Передо мной действительно раскинулся превеликий ассортимент на совесть сработанных конурок для музыкальных инструментов — зрелище редкое и причудливое. Пред моим мысленным взором расстилались пропорции «манлихера» (любой хоть чего-то стоящий торговец искусством может с первого взгляда на раму определить, подойдет ли она какой-нибудь картине из его запасников, а также можно или нельзя ее подогнать под размер оных, не жертвуя красотой резьбы), и я вскоре выбрал футляр — иначе «влагалище» — извращенной формы, разработанное, вне всяких сомнений, под баритон-саксофон. Пререкался я насчет него ровно столько, чтобы не возбудить подозрений в груди мистера Г.Г.С.

После чего запихал свой противный господский гардероб и со-ответные ему ботинки в футляр и медлительной стопой повлекся хмуро в шалаш спокойный свой, усталый, как любой селянин из Сток-Поджис,[44]помедлив только в «Лиллиуайте», дабы приобрести клетчатую кепку для гольфа той разновидности, кою до сих пор я полагал существующей лишь в сочинениях П.Г. Вудхауса. В «Лиллиуайте» я воспользовался своим йоркширским акцентом, дабы сбить их, видите ли, со следа. Плащ тайного агента уже окутывал мне плечи так уютно, что я чувствовал себя плющом увитой башней. Я не возбудил, смею надеяться, никаких подозрений; даже без акцента меня бы приняли за джентльмена с Севера — никто другой не стал бы покупать такую кепку.

По моем прибытии в квартиру Джок моргнул на инструментальный футляр злобным глазом. Второй глаз, незлобный, стеклянный, был устремлен в эмпиреи либо к потолку так, что, умей он говорить, явно сказал бы: «Иже еси».

— Будь добр, водрузи этот гроб для банджо в гардероб моей гардеробной, — промолвил я величавым хозяйским голосом, — и попрошу тебя внутрь взглядов не бросать, ибо содержимое шокирует даже меня. И воздействие оного на честного кашцехлёба, подобного тебе…

— Вы имеете в виду — «хлебопашца», мистер Чарли.

— Быть может, может быть. Как бы там ни было, немедля мне поведай без экивоков и своими словами, не упуская самых незначительных примет,[45]— что у нас сегодня на обед?

— Мадам нету, — чопорно отвечал он. — Играет в бридж.

— И? — высокомерно вопросил я. — Уж не пытаешься ли ты мне сообщить, что я должен посылать или — боже упаси — выходить за обедом? В кладовой ничего? Ты сам, Джок, кормишься хлебами и сырами? Мне трудно в это поверить, ибо кто, как не ты, всегда питался не по чину?

Взоры его опаляли: один — пол, другой — карниз под потолком: опять же, не по чину, с его-то статью и общественным статусом.

— Я только собрался чутка перекусить, — прогугнявил он насколько мог культурно.

— Да-да? — мягко просуфлировал я.

— Ну, эта… парочку «блинцов» с икоркой внутри и сметанкой сверху — это я остатки наскреб, немножко филеев лососинки, выдержанных в вине, которое я купил из своего собственного кармана и могу это доказать; потом всего-то ничего — тоненький бифштексик на скорую руку, чего добру пропадать, а в него завернуть уж мою собственную стряпню — куриную печеночку. Ну и все.

— Ты хочешь мне сказать, — ровно осведомился я, — что там едва хватит тебе одному?

Джок лояльно поразмыслил.

— Икры, наверно, маловато, — наконец отозвался он.

Я протянул ему свои ключи.

— Десять минут ничего, мистер Чарли?

— Ты имеешь в виду десять минут после того, как ты предъявишь мне поднос с напитками?

— Еще б.

— Ну… стало быть, Джок.

— Ну, мистер Чарли.

Когда Иоанна возвратилась, я уже пребывал в постели с душеспасительной книгой св. Франциска Сальского[46]— или, быть может, маркиза де Сада, не помню, — и недостаточно проворно щелкнул ночником. Она выиграла в бридж — она всегда выигрывает; это ее воодушевляет. Она сияла. Танцуя по комнате, она еще и пела, разбрасывая одежды там и сям.

Не все мы можем себе позволить устриц и крепкий гиннесовский портер, но скажу как на духу: бывают времена, когда баночка белужьей икры за £ 20 заполняет лакуну восхитительно.

На следующий день, удостоверившись, что Джок в своей кладовке занимается полезным делом, а Иоанна в душе, я накинул на себя новое «платье» и уже собирался было ускользнуть из дому незамеченным. Иоанна застала меня за актом ускальзывания и при виде моего радужного облачения едва не рухнула на пол от хохота, будто маленькая безумица. Такой смех, как у нее, — он плещется серебристыми волнами, — вполне чарующ, если вызван кем угодно, кроме вас самого.

— Цыц! — скомандовал я. — Если меня в этом костюме увидит Джок, он немедленно подаст заявление об уходе. У него, видишь ли, есть собственная гордость.

— Но, Чарли-дорогушечка, — выдавила она между серебристыми волнами, — зачем ты оделся гробовщиком? И в этом черном внушительном ящике у тебя что — принадлежности для бальзамирования?

— Я не вижу ничего достойного смеха, — чопорно отвечал я, — в наружности истинного бритта, готового свершить покушение на своего Монарха вопреки собственному здравому смыслу.

— Прости меня, Чарли, — опамятовалась она. — Я просто не поняла, что ты замаскировался.