Провидица поневоле - Полина Федорова

Нафанаил ждал этого приглашения. Ждал и боялся. Несколько раз он подходил к зеркалу, дабы удостовериться, что он все же не так дурен собой, чтобы вызывать отвращение. Когда за ним пришла горничная, у него едва не выскочило сердце: пусть и по его просьбе, но она зовет его, чего еще никогда не случалось.

Он постарался восстановить утраченное самообладание и вошел в комнату графини твердым шагом, с непринужденным, хотя и несколько напряженным выражением лица, негромко поприветствовал графиню и замолчал, ожидая как далее развернутся события.

Натали не отвечала. Она по-прежнему стояла у окна, устремив в него невидящий взор. Наконец, она обернулась, бросила на вошедшего обеспокоенный взгляд и покраснела.

— Я позвала вас, чтобы… Нет, я… — Она смутилась, но быстро взяла себя в руки и резко спросила: — Когда вы оставите наш дом?

— Это решать не мне, — ответил Нафанаил Филиппович.

— А кому? — с вызовом спросила она.

— Вашему батюшке.

— А если я прикажу вам покинуть нас? — остро посмотрела на Кекина Натали.

— Сударыня, — выдержал взгляд графини Нафанаил, — позвольте напомнить вам, что я ни в малейшей степени не желал сюда ехать. Ваш батюшка упросил меня это сделать, и сие вам прекрасно известно. Позволю также себе заметить, что на уговоры графа я согласился весьма неохотно, и только его величайшая благосклонность ко мне и надежда быть вам полезным привели меня сюда. Это и является причинами, принуждающими меня ослушаться вашего теперешнего приказания.

— Что ж, иного ответа я и не ожидала, — фыркнула Наталия Платоновна презрительно. — Плохо ли, ничего не делать и жить неделями на всем готовом!

Она выжидающе посмотрела на Нафанаила, не только словами, но и взглядом провоцируя его на то, чтобы он сейчас, круто развернувшись, вышел из комнаты, и она в своей жизни никогда больше его не увидела. Но Кекин был невозмутим.

— Я вижу, что у вас совершенно отсутствует самолюбие и чувство достоинства, — произнесла она с крайним пренебрежением. — Другой бы на вашем месте…

Она не договорила, схватила с подоконника ножницы и вдруг отрезала с розового деревца великолепную, только что распустившуюся розу. Подойдя к Кекину и не глядя ему в глаза, она протянула ему цветок со словами:

— Не знаю, что побуждает меня подарить вам лучшее, что есть у меня под рукой, но знайте: это вам за то, чтобы вы больше никогда не попадались мне на глаза.

Проговорив это, она снова отошла к окну, сделав жест, означающий лишь одно: что она не хочет более ничего слышать и желает, чтобы гость немедленно удалился. Когда тот вышел, она бросилась на канапе, спрятала лицо в подушки и тихо заплакала.

Как только Нафанаил вышел от графини, обида, нанесенная ею, совершенно забылась. Она подарила ему розу! Прекрасную розу, лучшую, что была в ее комнате! Она казалась ему драгоценным даром, дороже золота и алмазов. Как сумасшедший кинулся Кекин к себе, прижимая цветок к замершему теперь сердцу и придумывая, как бы сохранить сей тленный подарок навсегда. Когда он вошел к себе, решение было уже принято. Осторожно прижимая цветок к груди, Нафанаил взял с дивана книгу о магнетизме и раскрыл посередине. В глаза невольно бросились строки:

«…В шестой степени больной выходит из себя и вступает в высшее соединение со всеобщею природою. В таковом состоянии он видит ясно все происшествия, как вблизи, так и вдали, и понятие его не ограничивается ни в пространстве, ни во времени. Посему таковое состояние называется просветлением или исступлением, то есть выхождением из телесной сферы (exstasis vel desorganisatio). Связь больного с магнетизером или избранным им по совокуплению их душ лицом делается столь внутреннею, что он во всей точности ведает его помышления и покоряется одной его воле. Чувствование сего состояния есть сопредельно блаженству…»

Нафанаил положил бутон на эти строки и прикрыл книгу. Затем он определил сочинение доктора Велланского под пресс, то есть засунул книгу с цветком под тяжелую ножку дивана в форме львиной лапы с выпущенными когтями. Несколько дней продержав книгу в таком положении, Фаня, наконец, освободил ее из-под диванной ножки и, убедившись, что его сокровище полностью высушено, совершенно не потеряв своих красок, он поместил его между двумя овальными стеклышками, изготовленными собственноручно, временно скрепив их свинцовой пластиной. А затем, в один из тоскливых осенних дней, покинул имение Волоцких, никому о том не сказавши.

Москва встретила его моросящим холодным дождем, сырыми мостовыми, закрытыми экипажами и редкими прохожими, спешащими побыстрее укрыться от непогоды. Спросив у полицейского поручика про ближайшую ювелирную мастерскую, Кекин поехал в Немецкую слободу и, миновав сады и заключенные в подземные трубы Кукуй и Чечору, въехал в этот, престижный на сей день, район древней столицы. Заприметив вывеску ювелирной лавки, при коей была и мастерская, свернул к ней и остановился. Небольшая лавка, или, по-новомодному, магазейн, встретила его звоном дверного колокольца, на который вышел немолодой уже хозяин.

— Что угодно господину? — спросил он с небольшим немецким акцентом.

— Я хотел бы попросить вас изготовить мне оправу с золотой цепочкой вот для этого, — произнес Нафанаил, доставая стеклышки с лепестками розы между ними.

— Вы хотите, чтобы я изготовил вам медальон? — принял хозяин стеклышки из рук Кекина, оглядывая их профессиональным оком.

— Именно, — подтвердил Нафанаил.

— Оправу тоже хотите золотую?

— Да.

— Золото мое, ваше?

— Ваше.

— Сорок пять рублей, — назвал цену заказа золотых дел мастер.

— Хорошо, — легко согласился Кекин, что немного удивило хозяина. Очевидно, он ожидал, что молодой, скромно одетый человек, будет непременно с ним торговаться. — Когда будет готово?

— Зайдите денька через два, — не раздумывая, произнес хозяин.

— А раньше никак нельзя? — спросил Нафанаил, не желая столь надолго расставаться со своим сокровищем.

— Можно, если я отложу некоторые свои заказы на потом, — так же легко согласился мастер и добавил: — Пятьдесят рублей.

— А если вы отложите все свои заказы на потом и приметесь за работу немедля?

— Шестьдесят рублей, — невозмутимо произнес мастер.

— Когда зайти? — улыбнулся Кекин.

— Через три часа, не менее, — на сей раз немного подумав, произнес ювелир.

— Через три часа я у вас, — заверил его Нафанаил Филиппович.

А дождь шел и шел, не собираясь переставать, небо сплошь было затянуто серой пеленой, воздух и даже лица прохожих также казались серыми, будто заштрихованными косыми линиями дождя.

Нафанаил Филиппович решил покуда заглянуть к своему знакомцу по гвардии графу Федору Толстому, вышедшему в отставку почти в одно время с ним. Сошлись они на ниве писания стихов, а потом после эпиграмм друг на друга дело едва не дошло до дуэли. Примирил их общий знакомец армейский майор Тауберг, после чего, пожав руки, они стали добрыми приятелями, и Кекин, будучи в Первопрестольной, всегда находил время посетить графа.