Где валяются поцелуи - Ринат Валиуллин

— Кого?

— Ну не жену же.

— У Эрнесто вроде есть связи с издательствами. По крайней мере, он оформлял какие-то книги своими рисунками.

— Да, обещал показать мой шедевр одному редактору. Позвонил прямо при мне и договорился о встрече. Теперь вот думаю, какую маску на встречу надеть, чтобы все срослось.

— Хорошо бы, правда, я не успела зайти в магазин, точнее торопилась домой. Надеюсь, у нас есть что-нибудь?

— Немного.

— Ты же знаешь, что мне много не нужно, мне нужно постоянно.

* * *

— Вот, — протянула Фортуне маленькую бутылочку и стаканчик стюардесса.

— Спасибо. И плед, если можно.

— А что вы читаете? — поинтересовалась она, достав ей, словно добрая фея, откуда-то сверху плед.

— Я не читаю, я рассматриваю. Это альбом с фотографиями из моей жизни, — ответила стюардессе нелепо, насколько это было возможно, Фортуна, чтобы не возникло вопросов о содержании и авторе. Ей очень захотелось побыть одной, укрыться небом, объятьями пледа, гулом самолета.

— Интересно, — улыбнулась женщина и вышла за границы переживаний Фортуны.

* * *

— Что ты там так долго делаешь? — вошел я в ванную, где Лучана уже протирала чистым полотенцем лицо. — Твои голубые глаза слишком красивы, чтобы плакать.

— Каждое небо имеет право на дождь. На самом деле, отмывала красоту.

— Очарование все равно осталось, — поцеловал я ее в шею. — Мне нравится твое настоящее лицо, — развернул Лучану к себе.

— Не подлизывайся. Что ты вообще хотел сказать этой книгой?

— Я не хотел ничего сказать, только открыть глаза женщинам.

— И что в итоге?

— Как видишь, — повернул ее теплое тело к зеркалу. — Глаза распахнулись.

— Только от удивления. Неужели мы на такое способны?

— Нет, это моя фантазия разыгралась. Ну а как тебе в целом?

— Как я могу говорить об этом в целом, когда речь идет о моем частном?

— Тебе просто надо научиться отпускать ее, — переговаривались мы через зеркало, словно нам необходим был этот посредник, переходник, переводчик.

— Кого?

— Речь, пусть она идет своей дорогой.

— От твоих шуток легче не становится. А что я скажу маме, друзьям, когда они прочтут эту книгу, где все имена реальные, где правде нет ни строки, ни листочка, под которыми можно было бы спрятаться, перевести дух, — швырнула она мне в грудь полотенце.

— Лично меня не волнует, что о нашей любви говорят другие, кроме тех слов, что могут нас разлучить. Не ты ли мне говорила, как тебе надоел этот маскарад? Что люди перестают носить маски только по одной причине — их лица уже стали таковыми.

— Я же говорила про людей, а не про нас, не про нашу любовь.

— Да пошла ты на х… с такой любовью, — психанул я, устав от этих постоянных перепалок.

— Может, не стоит так далеко, вдруг мне там понравится.

— Почему я должен тебя постоянно успокаивать? Я же не валерьянка, которой можно закапать прорехи души.

— Не должен.

— Хорошо, пойду продышусь, позвони, как остынешь.

— Тебе надо, ты и звони.

— А если мне не надо?

— Тогда наберись мужества, позвони и скажи, что тебе не надо. Что ты из себя любовь давишь… как из тюбика. Если кончилась, так и скажи, что кончилась. Я найду, чьими поцелуями чистить зубы. И не надо меня спасать. Что это?

— Мои поцелуи.

— Похоже на искусственное дыхание.

После этих слов я выплюнул ее губы и вышел.

Когда меня не было рядом, как бы мы ни расставались, что бы Лучана ни делала, она ощущала глубокую пустоту и себя лежащей на ее холодном дне. Как рыба в пересохшем русле реки, которая молчала от того, что умела говорить только со мной и время от времени вертела хвостом, так, для проверки своей привлекательности. Вот и сейчас она подошла к зеркалу, опустила голову, сбросила волосы вниз, чтобы вскоре заново уложить их и привести в порядок, будто это были не волосы вовсе, а ее расстроенные нервы. Она усмехнулась, вспомнив о валерьянке: «Скорее ты волнорез, разбивающий волны страсти в моем море любви».

Затем Лучана долго бродила по дому, не находя себе места, пока не остановилась у аквариума. Окунула в него взгляд и ахнула. Одна рыбка болталась на поверхности вверх брюхом, другая все еще целовала ее.

* * *

Время от времени Фортуна отвлекалась от книги, то на торжество облаков за окном, то на общежитие людей, не знавших, как скоротать время полета. Последние слонялись по проходам на высоте десять тысяч метров, осознавая, что научились летать, не получая от этого никакого удовольствия.

* * *

Я летел на красном Мустанге по шоссе Милан-Рим, на сорок восьмом километре увидел ее. Она шла пешком, объятая летом, обтянутая легким ситцевым платьем, в руках туфли на каблуке. Ее ягодицы блестели в лучах уходящего солнца, походка была изящна. Но не это остановило меня, а мое чистое сердце, которое шепнуло: «Как тебе?»

— Такую я любил бы вечно, — ответил я, любуясь, как волосы незнакомки полем пшеничным играли с закатом солнца. Поравнялся с ней, пришлось долго уговаривать, пока она не села ко мне. Мы развернулись, чтобы взять на буксир сломанную машину.

— В вашем салоне, кажется, кто-то уже сидит, — заметил я.

— Это муж, — ответила девушка.

«А ты думал? — Сердце мое улыбнулось. — Такие киски одиночеством не страдают».

— Он спит что ли?

— Нет, он мертв. — Она спокойно поправила волосы. — Я убила его.

— Убила? — Меня передернуло. — Но за что?

Когда мы подъехали ближе, я с ужасом узнал в нем себя.

— За что, черт возьми? — повторил я вопрос и, посмотрев на девушку, признал в ней Лучану.

— За то, что все это время я надеялась встретить того, кто любил бы.

* * *

Меня разбудил телефонный звонок, и я был ему благодарен. Человек просто ошибся номером и спас от сущего кошмара. Я встал с постели. Лучаны уже не было рядом. Надел трусы и майку, подошел к аквариуму и насыпал корм голодным золотым рыбкам. Те медленно начали собирать с поверхности воды свой завтрак. Включил компьютер. Мне нужен был какой-то мозговой штурм, чтобы проснуться окончательно. Пока экран открывал свои окна, решил позвонить Лучане: