Время собирать камни - Александр Харников

Джон Рид пожал плечами, делая пометки в своем блокноте, — А товарищ Троцкий утверждает, что революция — это его личная заслуга, и что именно он является лидером большевиков.

Сталин усмехнулся в усы, — Товарищ Троцкий — большой фантазер. Он не представляет здесь никого, кроме кучки его сторонников и заокеанских политэмигрантов, которые приехали "цивилизовать Россию". Он мечтает о власти для себя, а не для народа…

— Но ведь именно он призывает к немедленной мировой революции, — возразил Джон Рид.

Сталин внимательно посмотрел на американского журналиста, — Скажите, товарищ Рид, вот вы лично готовы принести Соединенные Штаты в жертву мировой революции? Чтобы в вашей стране снова вспыхнула гражданская война и американцы, как и полвека назад, снова резали глотки друг другу?

Джон Рид вскинул голову, — Я вас не понял, товарищ Сталин. Ведь смысл мировой революции заключается именно в том, чтобы самые широкие народные массы везде жили достойно. И уплаченная за это цена…

— Цена тоже может оказаться чрезмерной, — возразил Сталин, — и кроме того, может получиться так, что массы платили за одно, а на самом деле получили совсем другое. У таких вождей, как Троцкий искусство подмены понятий сидит в крови. И, кроме того, товарищ Троцкий призвал к тому, чтобы морить население Петербурга голодом. — Зачем? Прямых целей связанных с социалистическими идеалами я тут не вижу, а значит, есть какие-то скрытые цели, о которых не говорят вслух.

Мы же первым делом добились того, что продукты, которые раньше не доходили до жителей города, теперь привозятся, и поступают в продуктовые магазины в достаточном количестве. А про мировую революцию… Товарищ Троцкий сказал, что Россия для него — всего лишь охапка хвороста, брошенная в костер мировой революции. Мы же строим новую Россию, где все сословия будут равны, и будут жить достойно. Мы за мир, но за такой мир, в котором Россия ничего не потеряет. Товарищ Троцкий же мечтает о "перманентной революции", когда от зажженного у нас костра полыхнет по всему земному шару. А то, что от России останется лишь горсть золы, его совершенно не волнует.

Джон Рид снова чиркнул карандашом в своем блокноте, — Скажите, что вы думаете по поводу того, что товарищ Троцкий призывает к сотрудничеству с люмпен-пролетариатом, как с самым классово близким элементом.

— Так называемый люмпен-пролетариат — ответил Сталин, — это первые враги социалистической законности. Именно поэтому мы считаем необходимым выяснить истинные цели и мотивы действий товарища Троцкого, и предпринять соответствующие меры. Слишком странных союзников он нам предлагает. Если товарищ Троцкий не разделяет мнение большинства членов партии, то это значит, что он не в ту партию вступил…

Тут слово взяла Луиза Брайант, — Товарищ Сталин, а что вы скажете о правах женщин?

— Товарищ Брайант, мы считаем, что у женщин должны были те же, ну, или почти те же права, что и у мужчин. Надеюсь, что в скором времени вы увидите, что мы этого неуклонно добиваемся. Но в этом вопросе не стоит перегибать палку.

— Что вы имеете в виду товарищ Сталин? — кокетливо спросила американка.

Видите ли, товарищ Луиза, — ответил Сталин, — в отличие от мужчин, у женщин есть естественные привилегии даже в нашем жестоком мире. Когда на войне не принято убивать женщин, это привилегия. Когда вам уступают место в трамвае, целуют ручку, дарят конфеты и цветы — это тоже привилегия. Так вот, некоторые мужские права, которые так тщатся приобрести женщины, ведут к утрате ими этих привилегий. В них просто перестают видеть прекрасных дам, и они становятся "своим парнем". Сейчас вам кажется это забавным, но позднее вы вспомните, что родились представительницей прекрасной половины рода человеческого. Если хотите, побеседуйте на эту тему с вашей коллегой, журналисткой газеты "Рабочий путь" Ириной Андреевой. Она расскажет вам много интересного…

Луиза Брайант хотела еще что-то спросить у председателя Совнаркома, но тут Сталин, взглянув на машущие маятником большие напольные часы в кабинете, и вздохнул, — Товарищи, к сожалению, мне необходимо вернуться к моим прямым обязанностям. Через несколько минут у меня важная встреча. Но, в будущем, я всегда буду рад видеть вас у себя.

Джон Рид встал, — Товарищ Сталин, последний вопрос. Скажите, а что это за люди в пятнистой форме, которые так внезапно появились в Петрограде несколько дней назад, и какой марки тот автомобиль, который собирались прислать за нами?

Сталин сделал таинственное выражение лица, — Товарищи, обещаю вам, что вы все узнаете, но не сейчас. Всему свое время. А засим разрешите с вами распрощаться. С автомобилем же вы ознакомитесь, потому что именно на нем вас отвезут на вашу квартиру.

18 (05) октября 1917 года, 13:00. Петроград, Совнарком (Таврический дворец).

Тамбовцев Александр Васильевич.

В небольшой комнатке Таврического дворца на совещание в узком кругу собрались несколько человек. Это были: председатель Совнаркома Сталин, нарком внутренних дел Дзержинский, нарком иностранных дел Чичерин и нарком просвещения Луначарский, а также ваш покорный слуга. Речь должна пойти о так называемой "четвертой власти". А именно, о прессе, и контроле за ней.

Дело было в том, что информационное обеспечение нового советского правительства было из рук вон скверное. Конечно, газета большевиков "Рабочий путь", которая завтрашнего дня должна была снова называться "Правдой", пользовалась большой популярностью. Но только у, так сказать, "своей" части грамотного населения России. А нам надо было охватить все слои граждан нового государства. И малограмотного и неграмотного тоже. Причем, сделать это так, чтобы в газетах не печатались враждебные для нас материалы. Одновременно, отсекая откровенную ложь и провокации, система контроля за прессой должна пропускать здоровую критику снизу, а то товарищи на местах в революционном энтузиазме такого наворотят…

Об этом я и заявил собравшимся товарищам. Сталин и Дзержинский, знающие подробности нашей "биографии", понимающе кивнули, Чичерин слегка поморщился, а вот товарищ Луначарский прямо таки взвился, полный возмущения и негодования.

— Товарищ Тамбовцев! — гневно заявил он мне, — да что вы такое говорите! Как можно зажимать рот прессе, пусть даже и не разделяющей наши взгляды! Это что, возврат к цензуре?!

Я устало вздохнул. — Боже мой, опять эти благоглупости… Товарищ Луначарский, конечно, замечательный человек, но он как истинный интеллигент верит в то, чего нет и не может быть на свете…

— Анатолий Васильевич, уважаемый, — сказал я ему, — уж поверьте мне, что свободной прессы в природе просто не существует. Это миф. Сейчас она может быть, или пробольшевистская, или антибольшевистская. Третьего не дано!

У каждого печатного органа есть хозяин, который платит за все, и он определяет редакционную политику. И ни один, даже самый независимый редактор не пойдет против воли хозяина. А если и пойдет, то и дня не проработает…

— Александр Васильевич, — спросил Сталин, — а как вы будете бороться за большевизацию газет выходящих в Петрограде и России?