Золото Удерея - Владимир Прасолов

- Добрались мы до своих, перезимовали, никто нас не беспокоил зиму, далеко мы забрались. Старик не подвел, по весне припасу подвез. Как уговаривались, встретили мы его, он нам и рассказал тогда. В кабаке Зайцев битым был, свои били, а он кричал, что всех смотрел, не мог не признать лиходеев, не было их. А его лупили, да приговаривали – упустил – получай. Вот так вот.

С первой водой мыть начали, бутару наладили, в общем к осени собрались на выход, раньше многих. Вот тогда то и встретились мы с тобой Федор впервой, наверное. Зайцева мы уже не опасались, время прошло, не вспомнил бы уже он наших, а коль вспомнил бы – поди, докажи. Народу старательского тот год в тайге втрое, а может и боле прибавилось, угляди - ка за всеми. Рожи - то у всех на один манер - копна волос, да бородища. Погуляли мы у вас тогда дня три и уехали в Казачинское село. Там зиму и зимовали, а по весне назад. В Казачинском, опосля, корни пустили, Степан с Силантием семьями обзавелись. Каждую весну уходили мы в тайгу, по осени возвращались. Всяко было. Когда хорошо, когда не очень, но пустыми не были. Прошло с тех пор лет десять, однако. Многое изменилось. Прошлое быльем поросло, да не забылось. Старались мы ваше село ходом проходить, без остановки, но в прошлом году занедужил Лексей. Вышли, как всегда под снег, а ему так плохо стало, пришлось в ваше село зайти да и остаться почти на месяц. Здесь и схоронили его, да не мы его земле матушке предавали. А было так, остановились мы в заезжей избе, Лексею все хуже. Сговорились с бабкой, что недалече жила. Определили его к ней на постой, да на пригляд пока оправится. Семейные мои до дома рвутся, я их отпустил. С Игнатом остались, Лексея ж не бросишь! А ему все хуже. Бабка уж и попа приводила, ночами не отходила от него. Долго мучился, в беспамятстве метался, в жару, а перед смертью пришел в себя. Я рядом был, взял он меня за руку и давай шептать, шепчет что - то, а сам потом обливается. Трясет его, аж подкидывает. Я понять силюсь, а не могу. А он все шепчет и руку так сильно жмет. Когда замолчал, лицо его и успокоилось, тут и отошел. Бабка – то, что за ним ухаживала, тоже рядом была, как сквозь землю провалилась, исчезла и все! Как не было ее. Я руку то его разжал, чтоб свою освободить, а в ней Федька вот эта штучка, вроде ладанки, что ли.-

Семен вытащил откуда - то и, вывесив на ладони на шнурке, показал тонкую ребристую пластинку из матово блестевшего желтоватого металла. Федор протянул руку, что бы взять и рассмотреть на свету.

– Э погодь парень!- остановил его Семен. – В руки не дам, так смотри.-

- Дядь Семен, чо ты? Куда я дену, дай у огня рассмотрю-

- Не в том дело, Федор. Эта штучка столько мне несчастий принесла, боюсь, как бы на тебя не перекинулись, так смотри, если хошь - твердо сказал, как отрезал, Семен.

- Так не видно ничего-

- Ладно, днем рассмотришь – Семен убрал пластинку, не обращая никакого внимания на недовольную физиономию Федора.

- Слушай дальше. Так вот, закрыл я глаза Лексею и вышел на улицу, так на душе тягостно было. Сунул эту ладанку в карман и стою цыгарку сворачиваю, а табачек то на снег сыпется. Руки дрожат. Тут Игнат подошел- чо да как? Сказал ему, что Лексей помер. Присели мы на завалинку, задумались, хоронить же надо. Где эта бабка запропастилась? Хоть у нее вызнать, как тут все устроить можно. Ждали - ждали, нету ее. Дело уж к вечеру. Решили к попу пойти. Только отошли, а тут к избе бабкиной розвальни подлетают, а в них мужики, да конными еще человек пять. Мы за плетень и присели. Видим дело не ладно, мужики по избе пометались, на улицу высыпали.

Слышим, командует один из них, криком орет – Сыскать и притащить мне их!-

В ответ – Найдем, куды они денутся, не куды!-

- Мы прикинули – а ведь о нас это, больше не о ком – и закопались в сугроб, благо снега намело. Сидим в сугробе, слушаем.

- Прошлый раз не углядели, упустили! Не дай бог уйдут, шкуру со всех спущу! – крикнул из отъезжавших розвальней тот, кто командовал всеми.

Оставшиеся столпились у коновязи - Так, все слышали, двое – ты и ты, здеся будьте, если объявятся, хоть одного живым вяжите, Никифоров не простит, если маху дадим. Все дороги перекрыть!- Люди молча садились на коней, разъезжались.

- В заезжей их смотрели - нету, а мешки - то там. Куды они без жратвы?! Значит вернутся … - услышали мы от удалявшихся верхами.

Дождались темноты, благо одежка таежная, сильно не померзли и ходу от той избы. А куда идти? Заскочили к деду Карасю, рассказали все. Я тебе говорил, с давних пор с этим человеком в доверии мы были. Запер нас дед в избе и ушел. Только отогрелись и уснули, он вернулся. Разбудил. Хмурым было его настроение. От верного человека узнал он - в чем дело. Лексей в бреду горячечном про все дела наши попу исповедался, бабка Ваганиха все слышала, ну и дура - баба, видно языком по деревне. До женки Косых дошло, тот к Никифорову – смекнули, что к чему, ну и кинулись. Еще сказал - что попа, что у Лексея был, тоже у Никифорова видели опосля. С большой корзиной его к дому подвезли служки Никифоровские пьяненького. Видно не устоял батюшка, тоже язык развязал. Так что давние ваши подвиги Никифорову известны, особливо Косых мечется. Лексея уж облачили для погребения, а все для того, что б обыскать. Что - то важное у него было, шибко ценное. Что искали не знает никто, только не нашли ничего. Дед Карась, рассказывая, хмуро посматривал на нас и закончил примерно так. – Давно знаю вас мужики, потому верю вам и помогу чем могу. Супротив Никифорова ни чего не имею, но давно чувствую - темны его дела, ох темны. Ну да не мне судить. А вам помогу.-

Трое суток просидели мы у Карася в подполе, трое суток по селу рыскали Никифоровские подручные. У деда тоже побывали, в гости как бы зашли, а он хворым прикинулся, попросил молодчиков воды с колодца принесть, да дровишек поколоть. Те, воды то принесли, а до дров дело не дошло, сказались что торопятся, и ушли восвояси. У нас то выхода не было, зиму в подполе не высидишь. А дорога одна, на ней в каждом селе глаза да уши. Пришлось нам в тайгу вертаться. Дед вывез под сеном до Мотыгина деревни, а там ушли. До Рождества просидели впроголодь в землянке своей, не готовы были, да и вдвоем тяжко. Дед Карась, правда, сколько мог муки, да солонины дал, за что спасибо ему большое. Потом спохватились. Что про нас Степан с Силантием подумали. Плохо будет, если они искать в Рыбном нас станут. Схватят их, головы потеряют, они ж не знают ничего. Тут брат дело такое, сам помирай, а товарища выручай. У них семьи, ребятишки малые. Как упредить, как беду отвести?! Жратвы, все одно, на двоих до весны не хватит, зверь с мест старательских дале ушел, да и охотники мы с Игнатом никудышные. Посидели, покумекали что к чему и решили. Казну артельную надежно припрятать и выходить мне, кровь из носу добраться до Казачинского. А Игнату зимовать и ждать нас. Аккурат к Рождеству Христову вышел я к селу вашему, думал, по веселью то легче незаметно проскочить будет. Народ гуляет, весело, с размахом. Через Ангару тройки с бубенцами наперегонки. Тут у меня промашка вышла, я в таежной одежонке - то средь люда разряженного, как белая ворона. Залег в овражке, мерзну, снег жую, а на душе так тоскливо, хоть плач. Как вор от народа прячусь, а куды деться? До ночи пролежал и по темну рванул на ту сторону. Благо ни на кого не нарвался. Иду по дороге, а мороз крепчает, надо где - то обогреться иначе замерзну. Шаг ускорил, чуть не бегу! Не могу согреться и все. Прихватывает лицо, дышать не дает, борода куржаком взялась. Была не была, помирать что - ль! Постучал в последнюю избу в Денисовой деревне, открыла мне двери женщина, глянула и впустила без слов. Я уж ни рук, ни ног не чувствовал. Повезло мне, добрая казачка оказалась, отогрела меня, отмыла, одежонку мужа своего покойного мне отдала. Я отблагодарил, как мог.-