Танго ненависти - Эрнест Пепин

Из комнаты отеля, с другого конца Атлантики, он задал ей всего лишь один вопрос: «Ты действительно хочешь соединить свою жизнь с моей?» Она ответила «да»… Какая радость пронеслась над океаном в сухом «да», упавшем, как нож гильотины. Игральные кости покатились — это Ника сделала первый бросок…

Дальше все закрутилось с бешеной скоростью. Уже через несколько месяцев они спали и просыпались в одной и той же кровати, под одной крышей, напуганные быстротой развития событий.

Вначале Ника преследовала их с упорством заядлого охотника. Для нее они стали дичью, и она любым способом пыталась заполучить их шкуры, их скальпы и их внутренности. Сколько раз им приходилось спешно покидать ресторан, театр или другое публичное место, лишь бы избежать скандала! Она появлялась всегда внезапно, нападала, оскорбляла, поносила, чтобы насытить свою ярость…

В такой обстановке они встретили Рождество, забаррикадировавшись у подруги, и единственными подарками стали их желанные тела.

Они постоянно переезжали, чтобы сбить противника со следа. То на остров Мари-Галант, то на остров Святых, то на остров Святого Мартина[24]. Они скитались по дорогам, как бездомные псы, со страхом в сердце. Но даже на самом крошечном острове, размером с булавочную головку, им не удавалось затаиться… Их всегда настигали и обливали очередной порцией ядовитой желчи. Моя дорогая, если ты их встретишь! Я, кажется, видела их вчера вечером, да! Я видела их у себя за спиной! Так они и шли по дороге жизни, как прокаженные былых времен, звеня колокольчиком своей любви, бросая затравленные взгляды по сторонам. Даже на работе Мари-Солей (так звали возлюбленную Абеля) не давали покоя мерзкие высказывания, отравляющие ее существование. Она держалась и лишь приправляла салат слезами…

Вилла, предоставленная в их распоряжение отцом Абеля, показалась им надежным убежищем, где они могли бы перевести дух. Защищенная высокой оградой, закрывающаяся на массивные ворота, окруженная сочувствующими соседями, она встретила их как юных молодоженов, вознамерившихся разграбить сундук с любовью.

Я сам, тот, кто вам об этом рассказывает, я сам отдыхал сердцем и душой, наблюдая за тем, как они раскрашивают дни недели во все цвета радуги.

Иногда наступал черед музыкальных дней, пропущенных через трубу Майлза Дэвиса, струящихся нотами Кейта Джарретта[25], очарованных голосом Эдит Пиаф. Все крутилось-вертелось, озарялось светом их глаз. Отмечая наступление сумерек, они окунались в купель классической музыки, а море маленькими глотками допивало последний свет солнца. И они вслушивались в песни ночи с восторгом первых язычников. Цикады, лягушки, жабы разворачивали вокруг них музыкальное многоголосье напоминающее треньканье металлических инструментов, украшенное синкопами[26]. (Ти-ти-ти! Ти-ти-ти! Тютютютю! Тютютютю! Ква-ква! Ква-ква! Зон-зип! Зон-зип!)

Потом наступал черед дней, врученных морю. Они собирали морскую пену зари, обнимались с влажным песком, перед тем как раствориться в волнах. Она, пугливая, не осмеливалась заплывать слишком далеко. Он же хотел утомить море силой гребущих рук. Свежесть водорослей дарила им свой аромат, благоухание соли и йода заполняло воздух, а ветер разжигал тысячи запахов, что источались со времен творения. Опьяненные первозданными ароматами, они раскидывали руки, как крылья, и, обессиленные, тяжело валились на песок. И тогда небо двигалось вместе с бесконечной лентой облаков, которые они пытались расшифровать как послания. Затем солнце давало им знак, что пора уходить. Но они возвращались на пляж в разгар ночи, чтобы бросить вызов тайным силам моря. Море гудело, ревело, они не обращали внимания, озабоченные лишь одним желанием — передать своим телам, сорвавшимся с цепи, всю дрожь парусов этого ночного чудовища. Звезды порхали, оставляя за собой светящиеся следы, и влюбленным казалось, что нужно постараться, и они преодолеют силу земного притяжения и коснутся их рукой. Представь себе, что моя рука полна звезд! Зачем представлять, я это вижу! Ласкать щекой небесный свод и обитать в саду вечности… стать столпом мироздания… разродиться без страдания экстазом и тихо шептать слова на языке мурашек… Это не я, это море занимается с тобой любовью. Не надо меня благодарить…

Иногда наступал черед дней, освещенных вспышками чувственной страсти. Как будто бы в их крови просыпалась адская страсть. Огонь в их чреслах! Они говорили «да» всем демонам похоти с ликованием обретенной невинности. Верхом на стуле! В старенькой машине! Вперед! Назад! Как раненая кобыла! Прыжками ангелов! Солнцем с перерезанным горлом! Вот так-еще-глубже! Осанна всем небесам! Пантерой в огне! Запыхавшиеся, тела покрыты потом и слюной, истерзанные мышцы, в их объятиях рождались новые миры…

Иногда наступал черед дней, посвященных работе, которой они отдавались с мистическим вдохновением строителей соборов. Каждый в своем углу, донельзя серьезный, двое коллег, помешанных на совершенстве. Время текло капля за каплей. Они овладевали им для достижения своих целей.

Пыльца и слова путешествуют сами! Вот и до Ники ветер донес отблески огня этой жизни. И хотя она пыталась начать свою пьесу с чистого листа, она не смогла вынести новости о том, что они беззаботно порхают в своем улье.

Она начала кружить в районе их виллы (вернее, виллы уехавшего отца Абеля) — так кружит крыса, унюхавшая запах сыра. Она наблюдала за ними. Однажды, когда Абель был вынужден уехать по делам, она не выдержала, толкнула входную дверь и оказалась в гостиной. Мари-Солей мирно беседовала со своей свекровью (с матерью Абеля, да!). Они были чрезвычайно огорошены подобным вторжением. Ника с видом дьяволицы огляделась кругом, пытаясь оценить жизнь, текущую во чреве чужого дома. Она глотала воздух, наполненный семейным спокойствием, крошечными частичками легких поцелуев, она слышала, как работает хорошо смазанный мотор будней, без перебоев и остановок, она чувствовала аромат свежего хлеба, приправленного тихой радостью, аромат отглаженного белья в глубине шкафа, аромат планов на будущее, любви без страдания, без расчета, без всяких таких штучек… Как разъяренный носорог, она бросилась на Мари-Солей. Она била, кусалась, наскакивала, отскакивала, колотила, падала, поднималась, вновь кусалась, вновь колотила, хватала, мяла, ранила, пускала кровь, таскала, дубасила, гнула, лупила со всей безудержной яростью, которую накопила после ухода Абеля из семейного гнезда. Обе женщины катались по ковру, слившись в единый клубок. Мелькали лишь клювы, ногти, когти, шипы, рога. Мать Абеля после безуспешных попыток самостоятельно остановить сражение позвала на помощь соседей. Лишь Напо — дюжему чернокожему мужчине — удалось оттащить Нику от соперницы. Но ее глаза по-прежнему продолжали сверкать пламенем ада. Она выкрикнула несколько оскорбительных фраз, достойных рыночной торговки, и удалилась, взревев напоследок мотором автомобиля.