Новые волны - Кевин Нгуен

– Как же это было давно, – выдохнула она, откинувшись на спинку кресла.

– Так мне стоит переезжать туда или нет?

Райли защелкала по клавиатуре, пару раз кликнула мышкой. Повернула ко мне монитор, чтобы я увидел экран.

– Вот несколько музыкальных вакансий в Нью-Йорке.

Мы поговорили немного про «возможности». Они были скудными, что очень удивило Райли. Но для тех мест, что я все же нашел, она пообещала написать мне блестящие рекомендации, и это было мило с ее стороны, но неосуществимо: она ведь не знала, что я не посещал ее колледж и не имел степени бакалавра.

Райли потчевала меня историями о своей жизни в Нью-Йорке. Она жила там в 70-х. Авария в энергосистеме произошла всего спустя неделю после ее переезда – молния ударила в электростанцию. Электр[6]ичества не было всего день, но город погрузился в хаос – грабежи, поджоги, кавардак, – но все равно рассказывала она об этом с ностальгией.

– Забавно. Я тоскую по всему плохому в Нью-Йорке.

– Видимо, нас определяют жизненные трудности, – откликнулся я.

Она рассмеялась:

– А ты хохмач. Думаю, ты отлично приживешься в Нью-Йорке.

Когда я уже уходил, она дала мне последний совет:

– Успех приходит к тем, кто уверен в себе и собран.

И вручила буклет «Будь уверен, но не заносчив: как написать свое первое сопроводительное письмо».

Я не знал, как набраться уверенности, но идея о собранности запала мне в память. Я определенно умел быть собранным. Еще в средней школе я занимался бухгалтерией для родительской гостиницы – мама диктовала мне цифры с чеков и счетов, а я вбивал их в таблицу. Тем вечером я открыл программу с таблицами. Вентилятор компьютера натужно жужжал, когда я создал свой первый документ, не касающийся родительского бизнеса. Я вбил даты, когда я отправлял свои заявки на работу, даты, когда справлялся о принятии резюме в первый и второй раз. И обнаружил, что сначала я был разборчив в выборе вакансий. Но шли дни, недели, и я подавал на все, что подворачивалось под руку. Я последовал совету Райли и начал искать работу в Нью-Йорке, но все равно никто мне не отвечал. Я стал более организованным в поисках, но получал лишь больше жалостливых ответов от работодателей, благодаривших меня за проявленный интерес.

Я тщательно вел таблицу. Она разрасталась, и вот уже я обнаружил, что подал заявки на сотню вакансий. Ночами, когда мне не спалось, я перечитывал таблицу строку за строкой, столбец за столбцом. Каталог моих неудач.

В то время журналисты еще пытались разобраться, что случилось с экономикой. Виноваты банки Нью-Йорка, проблемы с жильем, жадность или что-то еще. Сюжет разворачивался по цепочке бессмысленных понятий. Высокорисковые субстандарные ипотечные кредиты были оформлены как залоговые долговые облигации, что бы это ни значило. Но по мере того как я вчитывался в надежде понять происходящее, чтобы не чувствовать себя таким неудачником, я увидел, что весь этот идиотский язык служил маскировкой для относительно простых вещей. При объединении рисковых активов в крупные партии банкам разрешалось задешево продавать бесполезные кредиты. Банки повторяли это снова и снова, пока сумма не переставала быть маленькой. Это как меняться шезлонгами ради большей прибыли.[7]

Но что это в действительности значило для банка, когда он продавал долг в другой банк? Это оказалось еще проще, чем я воображал. Индивидуальный долг – всего лишь строчка в таблице. Собранные вместе, такие долги представляли собой сотни строк. Нью-йоркские банкиры торговали долбаными таблицами, понял я. Эти таблицы были огромны, но в них содержалась вся необходимая для коллекторских агентств информация: имена, адреса, телефонные номера, даты просрочки. Это напомнило мне мою собственную таблицу о поиске работы. Информация была организована схожим образом и мало что значила. У меня имелся студенческий кредит на несколько тысяч долларов в общественном колледже, который тоже жил в ячейке какой-то таблицы.

Я переместил файл в корзину. Купил билет на самолет до Нью-Йорка. Работу я так и не нашел, но собирался разобраться с этим, когда прилечу. К тому же не так уж и важно, где быть безработным.

В итоге склонность Марго к спорам в офисе «Нимбуса» обернулась против нее. По крайней мере, так считала сама Марго. Независимая компания провела исследование демографических характеристик пользователей «Нимбуса» и обнаружила, что среди них необычайно много афроамериканцев.

– Можно назвать их «черными», – сказала Марго.

Мужчина из консалтинговой фирмы – а их было двое, оба высокие белые блондины лет тридцати – сказал, что им комфортнее называть этот демографический показатель «афроамериканцы». Так люди обозначали себя в исследовании.

Марго настаивала:

– «Черные» – более инклюзивное понятие.

Ее проигнорировали. Но результаты исследования шокировали директоров «Нимбуса», в большинстве своем белых. Сервис, который они создали, использовался людьми, преимущественно не похожими на них. Стало ясно, что это воспринято негативно. Это была проблема, и они пытались найти слова, чтобы ее объяснить.

Марго, естественно, заключила, что «Нимбусу» нужно работать над свойствами, которые больше привлекают черных людей. Компания должна нанять больше черных менеджеров по продукту, черных программистов, может, даже черных руководителей. Участники совещания, в основном белые, не приняли предложение Марго благосклонно, скорее оно стало для них оскорблением. Финансовый директор, британец лет пятидесяти, прежде работавший в банке, сообщил Марго с той снисходительностью, которая только усугублялась британским акцентом, что «Нимбус» начинает новый раунд финансирования, а продукт, который понравился афроамериканцам, «всего лишь двенадцати процентам населения США, если вы помните», никогда не понравится инвесторам.

Генеральный директор, еще один белый мужчина, попытался смягчить удар, заявив, что афроамериканцы в целом беднее остального населения, а следовательно, это менее ценная демографическая группа, чем те, кто обладает более высоким располагаемым доходом.

Второй консультант пролистывал слайды, чтобы подвести к выводу. Если пользовательская база «Нимбуса» будет расти только в секторе афроамериканцев, бизнес разорится через шесть месяцев.

И тут Марго понесло. Она встала с места и начала кричать – в голосе звучало разочарование, недоверие, возражение. Одно дело говорить, что черные люди менее ценны, чем все остальные. Для нее обиднее было услышать, что черные люди не достойны технологий.

Выйдя с совещания, Марго нашла меня на рабочем месте и попросила пройти с ней в коридор за пределами офиса. Когда мы скрылись от сотрудников «Нимбуса», Марго обняла меня и начала всхлипывать. Я еще не понял, что случилось. Она только повторяла: «К черту эту работу», снова и снова. Я неловко гладил ее плечи и говорил, что все наладится. Марго вжалась лбом в мое плечо, и мы обнялись крепче. Мы никогда прежде не обнимались, и я удивился, насколько естественным это ощущалось. Ее плач длился недолго, максимум минуту, и, закончив, она отступила, поблагодарила меня и направилась в туалет привести себя в порядок. Я остался там, пораженный ощущением близости, не понимая, что произошло.