Верность - Рустам Шавлиевич Валеев

молчат. Только Натка иногда приглушенно вскрикнет, увидев причудливо нависшее облачко или слепящей яркости ромашку на берегу, и в ответ ей тихим звоном отзовется вода.

— Кругом никого. Одни мы с тобой. И не страшно, — говорит Ленька.

— Нисколечко.

— И отплыли мы далеко…

— Очень далеко… Давай обратно, Ленька.

— Струсила? — суживает глаза Ленька, и его худощавое, острое лицо как-то твердеет и быстро покрывается густым румянцем.

— Нет, что ты!.. — смущается Натка. Она гонит прочь исподволь подступивший было страх, встряхивает головой.

И вдруг Натка видит: крайнее бревно, круглое, разбухшее, медленно отходит в сторону, оставляя страшный и все вырастающий провал. И вода в этом провале темная, сердитая.

Натка закрывает глаза и трогает, Леньку за плечо:

— Мне страшно…

— Сиди! — хрипловато приказывает Ленька, убирая ее руку с плеча. Вслед за этим раздается бухающий всплеск — Натку обрызгивает водой.

Когда Натка открывает глаза, Ленькина голова, взлохмаченная, мокрая, торчит из воды, а тонкие пальцы цепко ухватились за край плота. А вниз по воде скользит бревно, вслед торопится второе, тускло блестя мокрыми гладкими боками.

Натка сидит, боясь шелохнуться, и при мысли, что так вот может разбежаться весь плот, странный холодок передергивает ей плечи.

Она снова закрывает глаза. Сквозь страх успевает подумать, что когда едешь на телеге и закрываешь глаза, то кажется: телега идет обратно. И сейчас кажется: они плывут назад. Только не колеса тарахтят, а вода булькает — и шлеп-шлеп по бревнам. Вдруг движение замедляется, Натка открывает глаза и видит, что они на мели, вода едва доходит Леньке до пояса.

Страх исчезает мгновенно. Натка радостно вскрикивает и прыгает в воду, и мокрое платьице тотчас обхватывает ей ноги.

— Ты чего? Боишься — не дотащу?

— Нет! — мотает головой Натка. — Ты мокрый весь, а я не мокрая была…

…Ленька закрепляет плот, чтобы его не унесло течением, а Натка мчится к холмику, на который врассыпную взбегают цветы.

— Ящерица!

Подходит Ленька, медленно переваливаясь на крепких ногах, снисходительно улыбается:

— Хочешь поймаю?

— Спряталась где-то в камнях.

— Ничего-о…

Бесшумно ступая по шершавым камням, он уходит вверх по холму. Вот остановился, замер, наклонившись над чем-то, потом, падая, выбросил руку вперед.

— Поймал? — бросается к нему Натка.

Ленька поднимается, незаметно потирает ушибленный локоть.

— Куда она уйдет? Во-о-т!

Натка нежно смотрит на светлое клетчатое брюшко ящерицы, касается пальцем спинки в коричнево-сизых подпалинах.

— Это вот галстук, — показывает Натка желтоватую, с темными крапинками складку на шее ящерицы и смеется, довольная своей выдумкой.

Ленька, сощурив глаза, смотрит куда-то за речку, и он кажется Натке капитаном корабля, потерпевшего крушение. Конечно, капитан: только у капитанов могут быть черные, как у Леньки, глаза и такие желваки на скулах.

— Мне нисколько не страшно, — негромко говорит Натка.

А время идет. Натка вдруг с удивлением замечает, что солнце опустилось низко и отодвинулось за речку, окатив красными брызгами поверхность воды.

— Мне нисколько не страшно, — повторяет Натка. — Только вот… я мокрая… И хочется есть.

Ленька не отвечает и смущенно дергает себя за мочку уха.

— Поплывем обратно, — говорит он, подумав.

— Да-а, обратно… Обратно плот не пойдет.

— Я поволоку его. Идем…

Ленька отвязывает плот, перекидывает через плечо мокрую разлохматившуюся веревку и, весь подавшись вперед, делает шаг, потом другой.

Кажется, плот еще и не сдвинулся с места, а у Леньки на висок уже выползли капельки пота. Натка смотрит на усталое, но упрямое лицо Леньки и, словно что-то толкает ее с места, бросается к нему и, вцепившись в мокрую скользкую веревку, помогает тянуть…

* * *

Над водой бродит свежесть. Она, прокравшись через кусты тальника, трогает ноги холодком. Натка ежится, обхватывает руками плечи.

— Холодно? — спрашивает Ленька. — Эх ты, а еще путешествовать собралась. Я могу сколько хочешь купаться — и ничего.

Натка смотрит недоверчиво: хвастает? Нет, Ленька не будет хвастать, он все мажет.

— Ой Ленька, мама сердиться будет!..

— Не будет. Скажешь, со мной была. Чего тебе со мной бояться?

— Да-а, скажешь… Она еще пуще рассердится.

— Верно, — вздыхает Ленька, — не любит меня твоя мама.

Он поворачивается к Натке. В темноте бледным смутным пятном круглеет ее лицо. Вздрагивают плечи. Ленька топчется на месте, потом, шагнув к Натке, неловко кладет ей руку на плечо.

— Ладно, не реви… Плот оставим здесь. Я отведу тебя, а потом приду опять… Не реви.

И скрывается в кустах. Только за ним затихает треск подминаемых кустов, как Натке становится боязно. Кажется: Ленька исчез уже очень давно.

— Ленька! — жалобно зовет Натка.

— Тут я, — раздается совсем рядом, и Ленька, выстукивая зубами дробь, выходит из кустов.

Как-то незаметно из-за серой тучки выкатывается месяц. Вот он нырнул в темную глубынь речки. И в том месте, где отразился месяц, поверхность воды высеребрилась и задрожала.

Ребята идут торопливо. Только сейчас они вдруг вспомнили, что где-то за этой плотной завесой ночи есть уютные квартиры и что там, должно быть, не спят мамы и папы и, не зная, где их искать, сидят теперь, тревожась.

В неярком свете месяца все незнакомо, непонятно и страшно. А Ленька идет уверенно, как будто этим путем он ходит каждую ночь.

— Лень, а почему, когда стоишь — холодно, а когда идешь — тепло? — спрашивает Натка, вприпрыжку догоняя друга.

— Потому что… Потому что… Отстань, не знаю я.

Натка искренне удивлена, что Ленька может чего-то не знать. Потом она объясняет суровость Леньки тем, что сейчас ему некогда разговаривать: он должен отвести Натку до мостков, а потом вернуться назад, за плотом.

Глаза почему-то начинают закрываться сами собой. Натка семенит, держась за Леньку, и вдруг ей кажется, что она не идет, а снова плывет на плоту. Плот покачивается на воде, голова полнится туманом. И тут кто-то резко дергает Натку за руку, и она, вздрогнув, открывает глаза. До слуха доносится голос Леньки, но что он говорит — не разобрать.

— Ты что, уснула? — наконец слышит она. — Эх, ты! Смотри вон! Видишь?

Впереди, пробивая мглу, подмаргивают огоньки города. Сразу исчезает и сонливая усталость и страх перед тайнами ночи. Шагается быстрее и легче.

…Натка на цыпочках поднимается на крыльцо, берется за дверную ручку, и тут же навстречу ей бросается мама. Руки ее, обыкновенно холодные, вялые, сейчас жарко и суетливо обхватывают Наткины плечи, трогают лицо, перебирают спутавшиеся волосы.

— Как же так? Доченька, что же ты, а? Наташа!

В доме ярко горят лампочки. Вначале Натка долго щурится, потом глаза привыкают к свету, и она видит опухшее, красное от слез лицо матери.

Приходит папа. Он, не говоря ни слова, опускается на стул, медленно проводит ладонью по лицу.

Натка слушает тишину, охватившую