Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков - Алексей Бобровников

В руках у хозяина была отвертка и еще какой-то предмет. Как оказалось – сердцевина английского замка.

Видимо, Дато решил: раз ему не удалось запереть меня в комнате – теперь он не позволит мне переступить порог.

Стало ясно: дальнейшие препирательства бесполезны и если я не хочу, чтобы мои вещи оказались на улице, мне придется ехать с новым гидом.

«Что все это значит?» – спросил я у Малхаза, когда мы вернулись к нему в машину. Мои вещи были уже сложены в багажник.

«Мусульманин, – ответил тот. – Но не бойся, брат. Теперь все будет в порядке. Ты едешь в дом к твоему брату-христианину».

«Я не сомневаюсь, Малхаз, что все будет в порядке…»

После того, как весь город Хуло, американский подданный Патрик и два офицера грузинской патрульной службы видели, что я направляюсь в дом к Малхазу, я действительно уже не сомневался, что все будет OK.

«И все-таки. Ты можешь объяснить мне, что произошло?»

«Вообще-то он очень хороший парень. Он мне как брат. Но он – мусульманин».

«И что? Он боялся, что мы с тобой съедим свинину, и, вернувшись к нему в гостиницу, я оскверню его заведение?»

«Вообще-то ему позвонили, откуда следует», – тихо сказал мой собеседник.

«Откуда позвонили?»

«Ему позвонили и сказали, что раз у него останавливается турист, ему следует присмотреть за ним, чтобы все было в порядке».

«Вот оно что, – подумал я, – значит, Дато боялся отпускать меня с Малхазом, опасаясь, что у него (следовательно, у меня) могут возникнуть проблемы». При этом Дато совершенно не позаботился о том, чтобы поставить в известность гостя.

Я ехал в машине, время от времени косясь на своего спутника и пытаясь прочитать на его лице, какие опасности могут подстерегать меня.

Лицо Малхаза, с приплюснутым, кривым носом боксера и несколькими шрамами, говорило само за себя.

Первый же день в Аджарии сулил приключения, чему я, по правде говоря, не слишком обрадовался.

Мы договорились, что с утра Малхаз отправится на поиски лошадей, а затем мы вместе выедем в направлении окаменелого леса.

Его «я все устрою!» прозвучало не слишком убедительно.

Малхаз вел дела довольно своеобразным образом: сначала он говорил, что не возьмет с меня ни копейки; потом просил дать взаймы двадцать лари, которые, клянясь всеми святыми, обещал вернуть… Через минуту просил прощения, что у него дома закончилась чача, и снова куда-то убегал.

В конце концов стало ясно, что у Малхаза нет денег, чтобы принять гостя по всем правилам аджарского гостеприимства, но отказать себе в этом удовольствии – выше его сил.

Любопытно, как в одном человеке может сочетаться прагматизм, хитрость, мистицизм и фанатичная преданность традиции.

Таким был Малхаз: он мог самозабвенно божиться, тут же откровенно обманывать, крестясь на церковь, а через минуту рассказывать о злых духах, обитающих в пещере неподалеку…

Причем все это он делал совершенно искренне.

Вскоре я понял, что дело тут не в одном Малхазе.

Похоже, горная Аджария – это место, где собраны все предрассудки и суеверия Кавказа.

Например, в путеводителе по «Турецкой Грузии», изданном в Тифлисе в 1876 году, сказано, что местные жители верили, что в горах по соседству с Хуло есть скала, за которую когда-то привязывали корабли. Видимо, аджарцы считали, что их земли не так давно поднялись со дна морского.

Если в Восточной Грузии до начала XX века верили в дэвов (огромных волосатых чудищ, способных отламывать куски скал и швыряться ими), то в Аджарии до сих пор убеждены в существовании заклятых мест, откуда нет возврата.

При всех недостатках, мой новый знакомый оказался интересным собеседником.

Первая же история касалась злых духов.

«Есть тут одно место…» – начал он после паузы и рассказал о пещерах Куштурис Хиди, где согласно одной из легенд, спрятан клад царицы Тамары.

Несколько лет назад туда отправилась экспедиция, организованная охотниками за древностями.

«Их было трое. С экипировкой, с оружием… Они не вернулись, и экспедиция отправилась за ними. Двоих не нашли, а одного достали совсем дурным. Таким, знаешь…» – С этими словами Малхаз скорчился в странной позе; так в детской игре «крокодил» изображают слово «скрюченный».

«А что они там увидели?» – спросил я.

«А кто его знает? Этот (он изобразил единственного выжившего) ничего не мог рассказать».

«Ну что, пойдем туда, после того, как найдем окаменелый лес?» – спросил я.

Надо сказать, что в тот вечер мы напились, как черти, и я готов был идти на экскурсию хоть в саму преисподнюю.

«Когда мне совсем жизнь надоест, может быть, тогда пойду туда… Запомни – Куштурис Хиди, – это значит „Куштурский мост“. Там меня найдут, когда для меня здесь совсем ничего не останется…»

Последнее, что запомнилось в тот вечер, это то, как мой гид, в очередной раз испросив небольшой кредит, вернулся с бутылкой чачи, а я брал у него урок местного разговорного языка.

«Мугам» с гортанным «г», чем-то средним «г» и «р» – означает суть вещей, самую важную и вкусную подробность. «Мугам» – это и линия горизонта, ставшая особенно различимой в вечернем свете, и силуэт женщины, сидящей напротив закатного солнца и кажущейся красивой, даже если ты не знаешь этого наверняка. «Мугам» – это поданная на стол мелкая жареная рыбешка, неожиданно оказавшаяся вкуснее всех других, даже более изысканных, блюд.

«Баро» (по-армянски «привет») используется и в Аджарии.

«Саголь» (с фр. «р») – по-турецки означает «Молодец, спасибо!» Например, если аджарец попросит у вас сигарету и произнесет «саголь», это будет означать: «Молодец, что у тебя есть сигареты, и спасибо, что дал их мне».

«Али Хóджа Хóджа Али» – турецкое выражение, означающее «один черт».

«Вихот эрт ханс» — гурийское выражение, которое понимают и в Батуми. Переводится как «Да будем мы сто лет вместе», но на самом деле означает: «Давай-ка посидим за столом еще чуть-чуть»

«Аранда раранда кнаа да» – по-аджарски «А делать, делать-то что?»

Утром, проснувшись, я обнаружил, что в доме никого нет.

Я надеялся, что Малхаз, как мы и договорились вечером, вот-вот вернется, ведя под уздцы двух лошадей.