Красные части. Автобиография одного суда - Мэгги Нельсон

Приносят закуски — стильные башенки из филе морского черта — и он меняет тему: «Ну, ближе к делу». Он говорит, что передача «48 часов» старается не только развлекать аудиторию, но и поднимать серьезные социальные проблемы. На мой вопрос, о каких проблемах пойдет речь в этом случае, он говорит, что выпуск будет о скорби. О том, как помочь людям оплакать потерю близких. Он говорит, что участие моей семьи может поддержать других в похожих ситуациях.

Всех тех зрителей, которые думали, что их родственницу убил знаменитый маньяк, а потом 36 лет спустя узнали, что ДНК с места преступления совпала с ДНК медбрата на пенсии и человека, которому тогда было четыре года и который убил свою мать, когда вырос, — думаю я.

Чуть менее любезно, чем собиралась, я спрашиваю его, почему именно истории чудовищных убийств молодых симпатичных девушек из благополучных семей лучше других помогают людям оплакать потерю.

Так и думал, что вы спросите, — говорит он добродушно, но опасливо, перекладывая салфетку на коленях.

После ужина мы проходим вместе несколько кварталов по Бродвею. Нам попадается огромный ярко освещенный «Барнс энд Нобл» — теперь они в Нью-Йорке чуть ли не на каждом углу. Он загорается идеей найти книгу Мейлера, о которой я ему рассказала, чтобы почитать в самолете завтра утром. Хорошая идея, — отзываюсь я, умалчивая, что в книге 1056 страниц. Он заманивает меня в магазин, предлагая купить всё, что я захочу, за счет телеканала.

Я знаю, что мне следует отказаться. Но дурное чувство «ты используешь меня, так что почему бы мне не использовать тебя» уже пустило корни.

Мы ненадолго разбредаемся, а потом вновь встречаемся у кассы. У меня в руках «Мои темные углы» Джеймса Эллроя, «криминальные мемуары» 1996 года.

«Мои темные углы» — это мрачная захватывающая книга о том, как, пережив убийство матери в 1958 году, Эллрой становится сексуально и литературно одержим расчлененными женскими телами. Работая над «Джейн» последние несколько лет, я исподтишка полистывала эту книгу в книжных магазинах, но всегда стыдилась купить ее. И вот выдался подходящий случай.

Прощаясь, продюсер вручает мне видеокассету с записью одной из передач, которую я засовываю в полиэтиленовый пакет «Барнс энд Нобл».

На следующее утро я возвращаюсь к себе в Коннектикут на поезде и заталкиваю пакет под шкаф, как будто пытаюсь забыть случайную связь, о которой сожалею. Пакет лежит там больше месяца. Когда я наконец вытаскиваю его, то кладу кассету и книгу на свой письменный стол в Комнате Раздумий, и там они лежат нетронутыми еще несколько недель.

Наклейка на кассете гласит: «Американское табу. Кто убил прекрасную доброволку из миротворческого корпуса в Тонге?».

В конце концов, однажды вечером я выношу телевизор из кладовки, устраиваюсь на диване и вставляю кассету в видеомагнитофон.

Передача начинается с фотографии роскошной брюнетки, соблазнительно жующей длинную травинку. Потом на фоне горного пейзажа появляется писатель-криминалист, написавший книгу об этой женщине, которую, кстати, звали Дебора Гарднер. Он объясняет, почему стал одержим ей. Он говорит, что дело было в сочетании ее красоты и особой жестокости, с которой ее убили в 1976 году. Затем он цитирует Эдгара Аллана По, который как-то назвал смерть красивой женщины самой поэтичной темой в мире.

Я поражена — ту же самую цитату из По я использовала в «Джейн».

Затем на экране попеременно показывают еще несколько очаровательных фотографий Гарднер и снимков забрызганной кровью хижины, где ее соратник по миротворческому корпусу нанес ей двадцать два удара ножом. (Позже суд Тонги оправдал его по причине невменяемости.) Камера кружит по хижине в инсценировке ее убийства — сначала от лица ее обезумевшего убийцы, потом от лица напуганной обреченной Гарднер, тщетно пытающейся побороться за свою жизнь. Несколько раз на экране появляется снимок длинного зазубренного охотничьего ножа, который, по-видимому, был орудием убийства.

Я не могу досмотреть «Американское табу». Я пытаюсь несколько раз, но то засыпаю (симптоматично), то в отчаянии нажимаю на «стоп».

Выпуск о Джейн выйдет в эфир ко Дню благодарения 2005 года под названием «Смертельная поездка». Я не стану его смотреть, несмотря на то что формально мы с матерью в нем в главных ролях. Меня будут уверять, что нам удалось привнести немного достоинства и глубины в криминальный жанр и отдать должное памяти Джейн, ну и хорошо. За этим-то мы и участвовали, ведь передачу всё равно сняли бы, с нами или без нас. Но я не хочу видеть, как на телеэкране мелькают фотографии с места преступления, и не хочу думать о том, что миллионы американцев наткнутся на укрытый окровавленным плащом труп Джейн, щелкая пультом телевизора в родительском доме поздно вечером, с набитыми после праздничного ужина животами.

Еще дольше я собираюсь с духом, чтобы приступить к мемуарам Эллроя, но затем справляюсь с ними в один присест. Как и в «Американском табу», в книге обнаруживаются некоторые неприятные параллели с историей Джейн.

Мать Эллроя умерла, когда ему было десять. Ровно тридцать шесть лет спустя он решает собрать материал и написать о ее убийстве, о котором он всё это время старался не думать. Наконец ему удается сработаться с копом из отдела убийств Лос-Анджелесского отделения полиции и добиться возобновления следствия по делу.

Эллрой тоже страдает от заскока на убийстве, но он действует на него возбуждающе. Вынесенные в заголовок «темные углы» — это фантазия, которая едва не сводит его с ума, фантазия о том, как он трахает свою искалеченную мать. Ее отрезанный сосок будоражит меня.

Несмотря на все труды Эллроя, убийство его матери остается нераскрытым; в конце книги он указывает контактный номер для наводок. Я разузнаю больше, — обещает он погибшей матери на последней странице. — Тебя нет, но я хочу быть ближе к тебе.

Концовка меня разочаровывает. Не потому, что дело не находит разгадки, но потому, что Эллрой так и не осознает бессмысленности своего предприятия. Его навязчивое желание «разузнать больше» разбивается об эту бессмысленность с большого разбега. Он знает, что никакая информация о жизни и смерти его матери не вернет ее, но почему-то совсем этого не понимает.

Я тоже этого не понимаю.

У меня никогда не было желания вернуть Джейн — ведь я ее даже не застала. Когда-то мне не давало покоя, что дело о ее убийстве пылится на полке нераскрытым, но теперь по обвинению в нем арестовали человека, его держат под стражей и скоро будут судить. И всё же день ото дня, сидя на заседаниях кафедры или остановившись на светофоре, я ловлю себя на том, что строчу в блокноте