De Profundis - Эмманюэль Пиротт

Солнце садилось. Его, конечно, не было видно, но чувствовалось, что оно клонится к закату: свет стал теплее, жара тяжелее. Уже давно жара усиливалась с наступлением вечера. Слева от дороги, на спуске к броду, по-прежнему стоял деревянный домик с белыми ставнями; похоже, в нем жили. Они пересекли ручей вброд, и фермер дал своей лошади напиться. Стелла, ничего не сказав, вдруг разулась и спрыгнула с телеги. Она тоненько вскрикнула, ступив ногами в ледяную воду. Покружилась, уставившись на волны, вихрившиеся вокруг ее лодыжек. Лошадь напилась, но Роксанна была не в силах прервать детскую игру и мечты ребенка. Стеллу вернул к действительности чей-то голос. Немолодой мужчина приветствовал Джеки с порога. Он посмотрел на Роксанну и Стеллу недоверчиво, но без враждебности, и махнул им рукой.

– Это Марк Грендорж, – сказал Джеки, – мужик из Льежа, поселился здесь десять лет назад, в октябре. У него тут что-то типа гостиницы. Но теперь туристов больше нет…

Джеки улыбается Роксанне. Он явно очень рад ее видеть. Ей это совершенно непонятно, она ведь никогда в прошлом не изъявляла к парню дружбы и даже особого интереса. Он разве что годился для компании, чтобы развеять скуку. И когда они бродили вместе по лесам и полям, она говорила с Джеки сурово и посмеивалась над ним. А теперь он идет рядом с телегой и лучится чем-то похожим на чистую радость детства. Роксанне же совсем невесело трястись на старой проселочной дороге в этой деревне, райском, конечно, местечке для походников и туристов, приезжавших сюда когда-то, но сегодня она в сгущающихся сумерках кажется ей могилой.

* * *

Прежние путешествия с отцом не подготовили Стеллу к такому, к этому сказочному декору, вышедшему прямиком из далекого прошлого. Особенно этот маленький домик из темного дерева с белыми ставнями, притаившийся на обочине дороги в тени деревьев, – в нем могла бы жить Ослиная Шкура со своим драгоценным ларчиком. Это любимая сказка Стеллы. Отец читал ей ее на ночь с четырех лет. Стелла требовала ее каждый вечер, без исключения. Когда он хотел почитать что-то другое, она зажмуривалась и забивалась под одеяло. И он открывал потрепанный томик и начинал читать усталым голосом. Стелла не вполне улавливала эту усталость, слишком велико было удовольствие вновь слышать слова, одни и те же, в том же ритме, в том же порядке, текущие к тому же исходу, незыблемому и совершенному. Иногда отец уезжал или уходил вечерами; няни не умели читать по-французски, и Стелла одна смотрела картинки, а позже читала себе вслух. Она также взяла привычку рассказывать «Ослиную шкуру» телом, жестами, выражениями лица. Однажды она подобрала музыку и показала этот спектакль отцу, и вид у него после этого был странный; Стелла не могла бы сказать, рад он или опечален.

Девочка представляет себе деревянный домишко в ночи, два окна, освещенные огоньками свечей. Ослиная Шкура садится перед зеркалом, снимает шкуру и по взмаху волшебной палочки оказывается одетой в платье цвета луны или другое, цвета солнца, еще более роскошное. И никто здесь не знает, что в этой лачуге прячется королевская дочь, потому что днем она делает черную работу на ферме Джеки, и ею помыкает его ужасный отец. Может быть, он даже плюется змеями и жабами, как в старом фильме, который показал ей Александр незадолго до смерти.

Александр. Ее отец. Стелла еще не вполне осознала, что он умер. Она знает, что он никогда не вернется, но что-то в ней невольно его ждет. И это ожидание парализует боль, усыпляет ее, утихомиривает. На самом деле боли Стелла не знает. Ни уход нянь, ни насмешки одноклассников, ни холодность учителей, ни отцовские вспышки гнева никогда не причиняли ей ни малейшего страдания. Один из докторов, которым ее показывали, говорил о «дефиците эмпатии». Значило ли это, что она неспособна плакать? Она скучает по отцу, конечно же, но у нее нет ощущения невыносимой пустоты. Она думает о нем безмятежно; ей не хочется смотреть трехмерные фотографии на планшете; она предпочитает мысленно вызывать его образ, его руки, мягкие и гладкие, чуть гнусавый голос, голубые глаза, пожалуй, слишком светлые, манеру дуть на чашку, чтобы кофе остыл. Он всегда с ней, с тех пор как она живет с матерью. И Стелле думается, что смерть не до конца сделала свое дело, если еще есть эта возможность вызвать с такой силой и точностью некое присутствие, тайный, сокровенный контакт.

Стелла не села в телегу; она предпочитает пройтись пешком. И свои лакированные балетки она не надела. Земля, усеянная пучками травы, мягкая и прохладная; надо только ступать осторожно, кое-где торчат острые камни. Ручей течет вдоль дороги, бурный, быстрый, наверно, здесь он холоднее, чем в месте брода. Они минуют большой каменный дом справа, в низинке; едут вдоль двух широких прудов, на берегах которых молодые деревца похожи на руки огородных пугал; слева косогор, и за ним начинается лес. Деревья как будто склоняются, чтобы лучше разглядеть маленький экипаж. Чуть дальше большой луг разделяет два участка леса. Прямо перед этим отчаянно зеленым простором огромные дубы тянут свои изогнутые ветви к небу. При виде их Стелла замирает; какое-то место в ее груди сжимается перед этой силой, этим величием. Роксанна увидела дочь и просит фермера остановить лошадь. Малышка направляется к самому большому дубу, кладет ладошку на ствол и начинает странный танец: поднимает руки к небу, потом скрещивает их на груди и снова обнимает ствол. Повторяет движения, потом четырежды обходит дерево, приседает в реверансе и идет обратно к телеге, не обращая ни малейшего внимания на взрослых, которые смотрят на нее озадаченно.

Телега медленно катит дальше, к концу дороги. Там и стоит дом, во всем своем ужасающем одиночестве. У Роксанны сводит желудок, так страшно ей переступить его порог. Есть выбор, после которого нет пути назад; путешествия, откуда не возвращаются. Лошадь как будто ускорила шаг. Она шарахается в сторону, испуганная группкой фазанов, выбежавших из зарослей у дороги. Роксанна видит свет, пробивающийся с конца грабовой аллеи; Стелла по-прежнему идет босиком, чуть позади. Круг света ширится, появляется кусочек неба. Упряжка выезжает из леса, и вот он, дом, массивный и темный, на закате без солнца.

Надо сойти с телеги, проникнуть в сумрак этих комнат. Роксанна хочет войти одна с дочерью. Пусть Джеки уезжает с фермером, она говорит ему это. Двое мужчин переглядываются недоверчиво и чуть насмешливо.

– Но, Роксанна, тебе же надо помочь…

– Спасибо, Джеки, я сама.

– Там есть свечи и масляные лампы, найдешь, а дрова…

– Найду, спасибо.

– Ладно, завтра я приду с Марселем и Лизеттой…

– Хорошо. До завтра.

Роксанна спрыгивает с телеги, снимает сумки, кладет их на землю и стоит неподвижно. Мужчины секунду колеблются, потом фермер разворачивает лошадь. Они скрываются под темными сводами деревьев. Роксанна лихорадочно ищет в сумке ключ, поднимается по ступенькам крыльца, вставляет ключ в замочную скважину. Дважды поворачивает, и дверь открывается; перед ней коридор, вымощенный черной и кремовой плиткой; из него веет сильным запахом сушеных яблок и могильной сыростью. Рука Роксанны шарит по холодной стене, находит выключатель. Света нет. Она и забыла, что сказал Джеки: ток дают всего на несколько часов в неделю.