Только хорошие умирают молодыми - Алексей Гридин

Частично.

Иногда.

Но другим я не буду принадлежать даже на этих условиях.

— Ну иди кормись, — Иришка зазвенела посудой. — Потом спать будешь?

— Наверное. На сытый-то желудок…

— Хорошо. Тебе компанию составить?

С утра пришел посыльный из Штаба, Стасик Панкеев, парнишка лет шестнадцати, с которым Музыкант как-то разговорился на крыльце Штаба, ожидая, пока штабисты закончат какой-то крайне важный разговор, которого ни в коем случае нельзя было прерывать. Стасик принадлежал к интересному поколению: люди его возраста до Катастрофы уже вполне осознанно воспринимали окружающий мир, но как личности они формировались уже после Катастрофы. Несмотря на то что парень еще не достиг возраста, в котором люди Города обязательно носили оружие, заступали в караулы и совершали вылазки в «серую зону», металлический кругляш на его потертой джинсовой куртке уже украшала плетеная нитяная косичка. Пока что одна. Из разговора на штабном крыльце Олег знал, что крысу парень подстрелил чуть ли не случайно — когда носил бумаги на один из постов, который внезапно подвергся атаке тварей. «Крысиный хвост» сплела некая «рыжая Машка», к которой Стасик неровно дышал. По крайней мере, так оно было два месяца назад.

— Музыкант, тебя в Штаб, — сообщил Стасик, торопливо пожимая протянутую руку.

— Что стряслось?

Посыльный пожал плечами:

— Я-то откуда знаю?

— Будет врать-то. Чем вам еще заниматься, кроме как подслушивать? Секретность у нас, сам знаешь, аховая.

— Ну ладно, — не стал особо сопротивляться парень. — Вроде как планируется какая-то глубокая разведка. Но это так, я только краем уха слышал…

— Глубокая разведка… Вон как… — протянул задумчиво Олег. — Хорошо, дуй обратно в Штаб и скажи, что я скоро буду.

— Ты это… Поскорее… — засопел Стасик, которому явно неловко было велеть что-то «самому Музыканту». — Там сказали, чтобы ты одной ногой здесь, а другой — там.

— Мало ли что там сказали, — буркнул снайпер. — Приду-приду. Позавтракаю, побреюсь и приду.

Посыльный бросил на него завистливый взгляд, в котором явно читалось желание уметь и мочь поступать так же, как «сам Музыкант», и не слушаться всесильных штабистов.

— Ты сам поторопись, — добавил Олег.

— Все, исчез! — крикнул парень уже на бегу, стуча каблуками ботинок по лестнице.

— Что, вызывают? — спросила Иришка.

— Угу. Понадобился зачем-то. Чаю налей, пожалуйста.

— Ты правда не будешь торопиться?

— Совершенно.

— А если там что-нибудь очень серьезное? Вдруг действительно вопрос жизни и смерти?

— Если там вопрос жизни и смерти. — Музыкант прошел в кухню и принялся нарочито медленно намазывать масло на кусок хлеба и аккуратно разравнивать его ножом, — они не стали бы присылать посыльного. Доцент сам бы пришел. И вообще — если я им могу срочно понадобиться, пусть ставят телефон.

Телефонная связь в городе худо-бедно, но работала. Только обеспечить всех аппаратами пока что не удавалось. Бой-баба как-то раз на совещании Штаба долго ворчала насчет того, что большинству людей телефон все равно нужен лишь для того, чтобы часами занимать линию бесполезными разговорами. На том и порешили, связав небольшой сетью только членов Штаба, руководителей некоторых служб, командиров боевых групп и постов.

— Так-таки Доцент? — попробовала подколоть Олега Иришка. — Или Вась-Палыч?

— Ну уж нет. Этот не придет ко мне, даже если мир будет катиться в пропасть.

— Эх, Олежка… Ты думаешь, что так хорошо всех знаешь?

— Нет, конечно. Но я точно знаю, кто как ко мне относится. Мне хватает.

— На самом деле? — Иришка поставила на стол любимый Олегов стакан, в который только что налила чаю. — Скажи, например, а как я к тебе отношусь?

— Ты? — Олег растерялся. — Ну… Любишь, наверное…

— Так-так, — подбодрила его девушка. — «Наверное, люблю» или все-таки «просто люблю»?

— Просто любишь. И вообще чего пристала? Ну дай поесть человеку.

Музыкант демонстративно засунул бутерброд в рот и откусил огромный кусок, которым сразу же едва не подавился.

— Олежка-Олежка…

Его женщина присела рядом с ним, ласково провела ладонью по голове.

— Ты у меня иногда как ежик, а иногда — как черепаха. Или даже как страус. То выставляешь колючки, чтобы колоть весь мир, то от этого самого мира прячешься.

— И что же я делаю неправильно?

— И то, и другое. Конечно, иногда нужно бывает уколоть, а иногда — спрятаться. Только ты никак не поймешь, что есть и другие способы.

— Эй… Только не надо учить меня жить, — возмутился Олег.

Он чувствовал, что наполовину его возмущение — чистое притворство, а чем оно является на другую половину, Музыкант предпочитал не думать.

— Да я не учу. Не буду. Не собираюсь. Доедай бутерброд, ежик, пей свой чай и побереги свои иголки для Штаба. Вот там они могут тебе пригодиться.

В Штабе Олега действительно ждали. Стоило только войти, как его встретил какой-то полузнакомый пожилой человек с манерами военного еще тех, докатастрофных времен.

— Олег? Ну наконец-то, а то мы уже заждались. Я — Паршин, и меня, представь, тоже Олегом зовут. Ну пошли, пошли, народ уже собрался, тебя одного только не хватает.

Тезка потащил Олега на второй этаж, по лестнице с выщербленными ступенями, на которой как-то раз Музыкант поскользнулся и, упав, разбил себе колено. Словно в такт неприятным воспоминаниям, колено вновь заныло, и не ожидавший такого снайпер поморщился. Паршин это заметил.

— Что, не любишь Штаб? Это нормально, представь себе. Чего его любить? Они тут сидят, в тепле и уюте, за нашими спинами, а нам с тобой отдуваться. Мы же с тобой похожи — мы люди действия, нам подавай поле, да чтобы сам по себе и никто над нами не стоял. Ну что молчишь? Не так, что ли?

Не так, хотел ответить Музыкант. Совсем не так. Не хочу я никакого действия. Ни в какое поле не хочу. Покоя бы мне. Чтобы никто не выдергивал из своего дома, от любимой женщины и от утреннего чая с бутербродом. Но вместо этого Олег кивнул. Говорливый Паршин чем-то ему не понравился.

— Ну ты молчун, — восхитился тот. — Да ладно, брось, уже пришли.

Он толкнул крашенную белой казенной краской дверь, на которой висела табличка «Без стука не входить», и объявил:

— Вот, товарищи-господа, привел!

Внутри царила традиционная атмосфера штабных заседаний: висящая под потолком сизая пелена табачного дыма, разбросанные по столу документы, придавленные кружками с чаем, оставлявшими на бумаге коричневые круги. Доцент вымерял расстояние по карте циркулем, одновременно объясняя что-то ожесточенно жестикулировавшей Бой-бабе. Вась-Палыч, отхлебывая из стакана в серебряном подстаканнике, читал разлохмаченную по краям распечатку. Невысокий седой армянин Арсен, формально в Штаб не входивший, но занимавшийся различными хозяйственными вопросами, тыкал пальцами в кнопки большого бухгалтерского калькулятора. Еще двое людей — их Олег, кажется, где-то видел, но имен не вспомнил, как ни старался — негромко переговаривались, сидя в поставленных друг напротив друга креслах. Когда Паршин открыл дверь, никто сначала даже не подумал отвлечься.